Марина Струк - Обрученные судьбой
— Мой господин, — она склонилась и коснулась губами его рук поочередно, выражая свою покорность. Выпрямившись, Ксения отметила, что ему пришлось это по нраву, и решила и далее всеми силами играть смиренность перед мужем.
— Такая покорная, такая учтивая, — медленно произнес Северский. — И такая лживая!
Ксения едва не вздрогнула при его последних словах, но сумела сдержаться. Растянула губы в недоумевающей легкой улыбке.
— Я не понимаю…
— Ты погана или нет, Ксеня? — прямо в лоб, не откладывая, спросил Матвей, пристально глядя в лицо жене, пытаясь прочитать по ее мимике и выражению глаз ее истинные чувства.
— Вижу, ключница уже поведала о моей забывчивости, — уже шире улыбнулась Ксения. — Я чуть было не ступила в хлебню и не испортила хлеба. Но лжи в том нет, только моя рассеянность.
— А ежели я прикажу твоим девкам проверить тебя, Ксеня? Ежели так?
— Я сама подниму подол, коли потребуешь, — ответила Ксения, глядя ему в глаза. Она очень хотела верить, что тот не пойдет на этот шаг, не желая подобного срама для своей жены. Хотя кто ведает, на что Северский готов пойти, чтобы узнать правду?
Ксения едва не упала на землю от облегчения, что охватило ее, когда Матвей покачал головой и снова погладил ее пальцы. Она заглянула за его плечо, желая ныне, в этот момент слабости, смотреть куда угодно, только не на него. Ксения поразилась количеству собравшихся за спиной Северского людей. Там были не только его чадинцы, но и несколько дворовых холопов, сотник, стоявший за спинкой стула своего боярина. А теперь вот по знаку Северского туда прошли и Ксенины прислужницы.
Внезапно Ксения встретила взгляд Евдоксии, что мелькнула и тут же скрылась в рядах чадинцев, и поспешила отвести глаза, наткнулась на кузнеца Брячислава, стоявшего напротив стула боярина. На фартуке Брячи и на земле подле него была алая кровь, и в душу Ксении заполонил холодный липкий страх, вспомнила она, кого ныне должен был мучить кузнец на глазах Северского. Она поспешила отвести взгляд, чтобы ненароком не выдать себя пристальным глазам мужа, взглянула вниз, но и это было ошибкой — на сафьяновых сапогах мужа тоже были брызги крови, едва заметные на яркой обуви.
— Верна ли ты мне, Ксеня? — вдруг спросил Матвей, и Ксения насторожилась, нутром чуя ловушку, что готовил ее муж. — Верна ли ты мне, боярыня моя? Касались ли тебя другие руки, не мои?
— Верна, муж мой, — другого ответа Ксения не могла дать. Она знала, что ждет неверных жен, возвращенных из полона, но больше всего ее страшила участь Владислава. Ведь мужья обманутые в своих чаяниях спешили покарать не только жен, но и их любовников, коли те попадались им в руки.
Северский взял ее под руку и повел туда в толпу на заднем дворе, прямо к своему стулу, будто трону, возвышающемуся ныне среди его холопов. Потом снова повернулся к ней, склонился к ее уху.
— Не лги мне, Ксеня. Я готов простить тебе твой невольный грех. Готов поклясться в том на кресте. Не причиню тебе вреда, ведь нет твоей вины в насилии, что творят ляхи на земле русской. Я готов простить тебе, верь мне. Ведь нет кары страшнее, чем нарушение крестоцелования, верно ведь, отец Амвросий? — последнюю фразу Матвей почти выкрикнул, чтобы все собравшиеся слышали каждое слово. Ксения испуганно оглянулась в ту сторону, куда он смотрел, и заметила иерея их сельской церкви в окружающей их толпе. Она быстро приблизилась к иерею и коснулась губами его руки, прося благословения, умоляя мысленно Господа помочь ей ныне. Ведь что-то произойдет сейчас. Это ясно ощущалось в воздухе, как чуется приближение грозы.
«…Гроза идет. Темная страшная гроза… Всех заденет… всех…»
Ксения замерла на месте, но не от этого воспоминания, мелькнувшего быстрой птицей в ее голове. От звуков, что донеслись до нее в этот миг — лязг цепей да шелест песка, будто что-то тяжелое тащили откуда-то из-за задних рядов собравшихся на заднем дворе. Она заставила себя отойти к Северскому и встать подле него, даже не повернулась, когда на открытое пространство втащили волоком окровавленного ляха.
Только после она позволила себе мельком взглянуть на него и скорее сердцем, чем глазами опознала в нем Владислава. Он был весь залит кровью, лицо было грязно, рубаха порвана (по прорехам на спине Ксения поняла, что его секли), он не мог стоять на ногах ровно, отчаянно хватаясь за натянутые цепи, обхватывающие его грудь, которыми его удерживали два чадинца. Судя по тому, как морщилось его лицо, несколько его ребер было сломано, и каждое движение цепи причиняло ему боль. Господи, дай мне сил выдержать то, что суждено, взмолилась Ксения, глядя на мужа, наблюдавшего за ней с нескрываемым любопытством.
— Отрадно видеть своего полонителя, Ксеня, люба моя? — спросил Северский, и Ксения заметила, как поднял голову Владислав, ощущая кожей на себе его пристальный взгляд, головы же к нему не повернула.
— Отрадно, мой муж, — тихий шепот, но отчетливо различимый в тишине, стоявшей на заднем дворе.
— Ну, что же, Ксения Никитична? Что в вину поставим нашему с тобой обидчику? Полон ли или что другое? — Северский вдруг схватил Ксению за руку, привлек к себе, снова принялся шептать прямо в ухо. — Крест тебе целую, Ксеня, — он вдруг рванул застежки кафтана червчатого {3} цвета, достал из-под рубахи нательный крест, прижался порывисто губами. — Даже если признаешь, что снасильничал тебя лях, приму с покаянием твоим, прощу. Только скажи.
Ксения не знала, как понимать поведение Северского. Оно полностью обескуражило ее. Что это было — игра для нее одной? Попытка загнать ее в ловушку? Что? Ведь она бы призналась в своем грехе, ежели не было в ее сердце того, что ныне заставило поднять глаза на мужа, отстраниться от него и громко, так, чтобы было слышно в последних рядах, проговорить:
— Не ставь в вину ляху насилие, муж мой. Не было его.
Это было истиной. Она не лгала ни единым словом, потому как для нее не было насилием то, что творил с ее телом Владислав, то, что она сама предлагала ему вскорости. И в том она готова была клясться чем угодно, даже благополучием рода своего.
Но Северский, будто почувствовав подвох, прищурил глаза, сильно сжал ладонь жены, которую по-прежнему удерживал в плену. В кожу пальцев впились перстни, и Ксения едва удержала вскрик боли, но глаз не отвела, смотрела в лицо Матвея смело.
— Так лях не коснулся тебя за все это время? — уточнил он, а когда она промолчала, окинул взглядом собравшихся во дворе. — Мои люди, я видел своими глазами, что в последние дни моя жена только шла супротив воли ляха, супротив его полона. Но все ведают подлую ляшскую натуру, разве сумел бы ляшский пан забыть про свой счет ко мне и не взять в руки то, что дала ему судьба? Разве отказался бы принести мне в род пащенка с ляшской кровью, покрыть позором мое имя, как было покрыто позором его?
