Адольф Бело - Две женщины
– Да, это правда, – ответила Елена. – Кроме того, вы говорите себе так тихо, что возможно не слышите сами, что наша застоявшаяся любовь вас леденит и настало время согреться под солнцем новой страсти. Идите, мой друг, идите… и прощайте, – добавила она и слезы, которые она долгое время старалась удержать, хлынули у нее из глаз.
Мужество совсем покинуло Мориса. Это грустное «прощайте», которое ему бросила сквозь слезы женщина, так любившая его, женщина, которую он все еще любил, раздирало его сердце… Он бросился к ней, восклицая:
– Нет, нет, я никогда не скажу тебе прощай! У меня не хватит смелости для этого!
– Я сделала это за вас, Морис, – сказала она просто и, пока он не догадался о ее намерении, подошла к камину и позвонила.
– Что вы делаете? – сказал Морис.
Она повернулась к вошедшему лакею и, указав на один из подсвечников, оставшихся на карточном столе, сказала:
– Возьмите этот канделябр и проводите господина Девилля, Жозеф.
Пока слуга выполнял ее распоряжение, Морис наклонился <к Плене и шепнул:
– Как! Вы хотите, чтобы этот слуга присутствовал при нашем расставании?
– Если бы я этого не сделала, – ответила она гак же тихо и грустно, как Морис, – мы не смогли бы проститься. Я вооружилась и против вашей слабости, и против своей.
Графиня протянула ему руку как всегда делала, когда они расставались до завтра. При ее прикосновении Морис вздрогнул: он готов уже был схватить Елену в объятия и прижать к груди, но она кивком указала ему на лакея, который, стоя у дверей салона, ждал. Морис сдержался и, чтобы скорее покончить с этой грустной сценой, резко повернулся и вышел, не обернувшись.
Бедная мадам де Брионн, опершись на мраморный камин, сначала следила за ним взглядом, а когда его уже не было видно, прислушалась к шуму удалявшихся шагов, к звуку закрываемой двери, к грохоту отъезжавшего экипажа. Когда, наконец, все вновь погрузилось в тишину, она рухнула на диван, разбитая горем и едва слышно повторяя сквозь рыдания:
– Он уехал! Он больше не вернется! Ах, Морис, Морис!
Бедная женщина! От пяти счастливых лет у нее ничего не осталось, кроме воспоминаний. Но зато какое место должны были занять эти воспоминания в ее сердце и в сердце Мориса!
4
Предвидения графини де Брионн оправдались. Едва миновал год с того вечера, когда Морис и Елена расстались, как он женился на Терезе Дерош.
Виноват ли он был по отношению к Елене? Не она ли сама под влиянием возможно чрезмерной обидчивости и воображаемых опасений решила не встречаться больше? Разве не сама она освободила его от всех клятв, данных ей? Не она пожелала разорвать узы, столь крепко их связавшие? И не должна ли была она сама в минуту героического воодушевления нанести себе смертельный удар, чтобы не получить его от руки любимого?
Морис не понял отчаянной жертвы графини. Он не заметил всей любви, величия, благородства в ее прощании с ним и увидел лишь, что она настаивает на разрыве. Это больно задело его. Он счел своим долгом взывать к ней; несколько раз он писал Елене и просил отменить суровое решение. Елена читала его письма, но не заблуждалась насчет чувства, которым они были продиктованы. Она догадывалась, что если Морис и настаивает на свидании, то лишь для очистки совести и для того, чтобы предохранить себя от упреков; итак, она ничего ему не ответила. Ах, если бы он сам пришел бороться за возобновление их отношений, если бы он явился и сказал: «Мы оба жертвы роковой ошибки, я люблю тебя по-прежнему; не будем напрасно делать друг друга несчастными!» Тогда она не пыталась бы переубедить его, и сердце ее заговорило бы громче, чем рассудок. Но Морис не приходил: задетый молчанием, которое сохраняла Елена, он не хотел сам идти за ответом на свои письма. Он поступал так, как зачастую, случается, поступают люди, некстати заботящиеся о ложном достоинстве и верящие, что они вынуждены показать так называемый характер как раз в тех обстоятельствах, когда весьма часто проявить слабость означает, наоборот, быть мужественным. Может быть, невольно он поддался чужому влиянию. Мадам Девилль в своем эгоизме и материнской заботливости сочла момент подходящим, чтобы полностью опутать сына и все предупредительно поставила на службу проекты свадьбы, которую она давно задумала. Были пущены в ход и маленькие женские хитрости и материнская настойчивость. Такие усилия не могли не увенчаться успехом. Морис, оскорбленный в своем самолюбии, испуганный пустотой, образовавшейся в его жизни, и мало-помалу прельщенный знаками внимания со стороны Терезы, а также спокойствием, которое Он обрел с тех пор, как оборвалась мучившая его любовная связь, отдыхал рядом с ней. Наконец Морис уступил настояниям своей матери. Едва ли возможно было встретить женщину с более очаровательными и оригинальными чертами лица в соединении с их правильностью и почти математическим совершенством. Особенно сильно поражались художники при виде этой поразительной красоты; многие из них невольно воспроизводили на своих холстах по памяти если не совсем верные линии ее лица, то по крайней мере их главные контуры и прелестную гармонию. Несколько художников спорили из-за удовольствия поставить Терезу позировать перед своим мольбертом, а один из известных французских пейзажистов вдруг забросил свое излюбленное занятие, чтобы нарисовать ее портрет во весь рост.
«Он позволил себе каникулы, – говорили о нем, – и надеется, что его старые друзья – леса и поля, простят ему его неверность, оценив обольстительную грацию его новой модели».
Что же касается обычной публики, которая, благодаря особому понятию об индивидуальностях, всегда заставляет предмет своего внимания опасаться молвы, но которая, обычно, бывает превосходным судьей, то ее восхищала в Терезе стройная талия с округлыми формами, походка – то живая, то ленивая, всегда полная грации и непринужденности, маленькие гибкие ножки в элегантных ботинках на высоких каблуках; она еще ошеломляла невероятным богатством своих светлых волос, имевших тот красноватый оттенок расплавленного золота, который так чудесно удавался Тициану и некоторым живописцам итальянской школы. Такие волосы, когда они освещены солнцем или огнями больших люстр, своими красноватыми тонами производят поразительный эффект, придавая удивительное очертание лицу, шее, обнаженным плечам. Лицо Терезы было под стать ее восхитительным волосам: глубокие голубые глаза под густыми бровями имели чарующее выражение, а нос, не большой и не маленький, представлял собой образец совершенства. Рот был чудесным по свежести и по форме, и многие спрашивали себя, то ли это краснота туб подчеркивала белизну зубов, то ли великолепие последних придавало губам столь пленительный вид. Наконец, вместе ее черты составляли неподражаемую индивидуальность, напоминая при этом несколько типов женской красоты: в Терезе находили признаки, свойственные итальянке, еврейке и француженке.
