Юрий Татаринов - Посланник Аллаха
Но почти сразу о приятном пришлось забыть. Вечером неожиданно разыгралась буря: засверкали молнии, загремел гром. Но дождь идти не торопился... Это был тот гром, который пугает не столько ливнем, сколько раскатами и вспышками молний. Грохотало низко, у самой земли. Отсутствие дождя предвещало опасность пожара.
Пан Ибрагим и панна Лина находились в это время в доме. В какую-то минуту, когда стало особенно шумно и темно, панночка прибежала к отцу.
— Папенька, страшно! — призналась она. — Молнии сверкают так близко! Того и гляди попадут в дом!
Отец привлек дочку, поцеловал в висок.
— Не бойся, дитя мое, — сказал он. — Аллах милостив, не допустит беды. Гроза шумлива, но отходчива. Она, как та базарная баба, покричит-попугает — и унесется, словно ее не было. Посиди со мной. Скоро твои страхи кончатся.
Но гроза в этот день не просто пугала. Она хотела оставить после себя отметину. Сначала откуда-то послышались крики, а вскоре в дом принесли недобрую весть: оказалось, загорелся сеновал! Хозяин и его дочь поспешили на пожар...
Строение громадного, как коровник, панского сеновала затянула густая пелена серого дыма. Порывистый ветер вырывал из-под крыши языки пламени, грозил перебросить огонь на рядом стоявшее здание коровника... Стадо уже загнали. Чуя дым, животные громко ревели и били о деревянный пол копытами. Они пытались выскочить из хлева!.. А на улице голосили люди! Тем временем пламя разрасталось. Прогоревшая крыша вдруг рухнула, подняла целый фейерверк искр! Подхваченные ветром, искры полетели на стены коровника. Вот-вот могло случиться еще большее несчастье...
Стараясь унять панику, пан Ибрагим отдал распоряжение, чтобы выводили коров. Мужики и бабы кинулись было выполнять его волю, но вскоре вернулись — взбешенные коровы не подпустили к себе... Осыпая работных бранью, пан сам направился к коровнику. Но тут неожиданно из дыма к нему шагнул Кундуз. Хозяин Ловчиц остановился в изумлении: он угадал, что пастух собирается помочь.
Действительно, увидев пана, Кундуз сказал:
— Не суетитесь, хозяин. Огонь не пойдет на коровник, пламя сейчас потухнет.
Пан выкатил на пастуха взбешенные глаза. Он собирался было оттолкнуть его, но Кундуз вдруг повернулся к нему спиной и направился обратно к пылающему сеновалу.
— Куда! — крикнул пан. — Ты, кажется, рехнулся, старик! — он хотел было догнать пастуха и остановить его, но вынужден был отступить — пламя обожгло ему волосы и лицо...
Тем временем смельчак приблизился к горящему строению и стал обходить его. Как только он скрылся за пеленой дыма, люди заголосили сильнее! Все вдруг уверились, что Кундуз сгорел. В тот же миг ветер прекратился и стал накрапывать дождь...
Добрых несколько минут собравшиеся пребывали в неведении — что с пастухом, жив ли? Но тут Кундуз появился опять — на этот раз с другой стороны сеновала. Как только он сделал обход, огонь заметно ослабел, пламя улеглось, черный дым застлал дворище...
Не мешкая, Кундуз пошел на второй обход. За эти минуты дождь превратился в ливень. Одну стихию сменила другая. Когда Кундуз обошел сеновал второй раз, всем стало ясно, что пожар скоро будет потушен... Ну, а после третьего обхода рассеялись даже остатки дыма. Залив пламя, дождь вскоре прекратился...
— Чудеса! — ахнули люди...
В этот вечер пан Ибрагим пригласил Кундуза к себе. Когда пастух явился, пан сказал:
— Проси что хочешь!
— За что? — искренне удивился гость. — Это дождь погасил пламя!
Сделав вид, будто понимает шутку старика, довольный пан рассмеялся. Это был смех человека, только что пережившего потрясение.
— Ну, ты и хитер, братец! — воскликнул он и даже закашлялся от избытка чувств.
Кундуз никак не отреагировал на его восклицание.
Справившись с кашлем, пан Ибрагим продолжал о своем:
— И все-таки позволь, братец, что-нибудь сделать для тебя, — и тут же предложил: — Переселяйся ко мне! Чего тебе мыкаться в грязной каморе, делить постель с мышами да блохами! Будешь спать на перине! Выделю тебе лучшую комнату!
Пан Ибрагим хотел продолжать свои уговоры, но тут вдруг услышал от Кундуза уверенное:
— Нет, хозяин, в вашем доме я жить не стану!
При этом бедняга почему-то покосился на сидевшую рядом с отцом панну Лину...
Пан Ибрагим вытаращил глаза. Он не любил, когда ему возражали.
— Не пойму я тебя, старик, — с печалью в голосе признался он. — И этот твой обморок, и теперешний отказ... Ты, наверное, думаешь, что я добрый!.. Ошибаешься! Ты — первый, к кому я благоволю!.. Предлагаю тебе жить со мной под одним кровом! Понимаешь ли ты, какая это честь для тебя? Как ты смеешь отказываться?..
Кундуз ответил на это так:
— Не гневайтесь, хозяин. Отнюдь не гордость является причиной моего отказа, все дело в моей изболевшейся душе. Мне будет тяжело жить в вашем доме.
— Почему? Что за воспоминания вызывает у тебя мой дом? Ты что, уже жил в нем когда-то?
— Нет.
— Так в чем дело? Объясни!
Кундуз опять оглянулся на панну Лину. Неожиданно он схватил себя руками за горло и словно стал усмирять начавший душить его спазм. Казалось, еще минута — и бедняга зарыдает... Но Кундуз справился с приступом.
— Не сейчас... — изменившимся голосом ответил он. — Может быть, потом, позже... Мне еще надо привыкнуть... Свыкнуться с мыслью...
— С какой мыслью?
— О том, что прежнему не бывать...
Пан Ибрагим покрутил головой, пошевелил бровями. Он был явно раздосадован ответами старика.
— Ты действительно чудной, — наконец заключил он. И тут же добавил: — Ладно, как знаешь. Но если решишься — переселяйся. Буду рад. Под опекой моей дочери и моих слуг тебе будет гораздо легче. Ведь ты уж немолод, Кундуз! Поди, годы говорят о своем!..
Когда панночка и ее отец остались с глазу на глаз, первой заговорила дочь.
— Папенька, — сказала она, — чувствую, что чем-то смущаю дядюшку Кундуза. Стоит ему взглянуть на меня, как он меняется в лице. Кажется, он и в обморок тогда упал не по причине голода, как говорили, а из-за того, что увидел меня!..
Пан Ибрагим усмехнулся.
— Не говори глупостей, дочка, — сказал он. — Не может того быть, чтобы при виде красавицы мужчины падали в обморок. Тем более старцы!..
— Вы не поняли, папенька, — уверенным голосом отозвалась панночка. — Когда он смотрит на меня, в глазах его нет страсти или хотя бы удивления — одна боль. Кажется, глядя на меня, он кого-то вспоминает! И ему больно!
Хозяин дома взъерошил ладонью свои седые волосы, ответил:
— Если это так, то я понимаю его. Воспоминания о твоей матери тоже вызывают во мне боль...
В глазах пана Ибрагима заблестели слезы. Желая сменить тему, он вдруг спросил:
