Елена Арсеньева - Злая жена (Андрей Боголюбский)
На сей раз его избранницей стала осетинская княжна, имени которой история не сохранила. Ее называли просто Яся, то есть осетинка.
Надо сказать, что князь Боголюбский вообще любил окружать себя инородцами — воспользуемся терминологией тех времен. Он ведь и сам был крови смешанной, не вполне русской: по матери половец. А если еще вспомнить происхождение самого Гюрги, матерью которого была англичанка Гита… Ну и так далее, глядя в глубь веков.
Русский человек — не столько происхождение, сколько национальное самосознание. Так вот этого предрассудка оголтелый князь Боголюбский был начисто лишен. Потому он в свое время и опоганил Киев грабежом. Потому в его окружении и появлялись личности, мягко говоря, колоритные — вроде ключника ясина (то есть осетина) Анбала.
Ключник — ясин, вторая жена — Яся… Не исключено, что брак состоялся не без участия Анбала. Все-таки не столь часто появлялись в ту пору на Руси люди, так сказать, кавказской национальности. Однако появлялись! И русские на Кавказе возникали сплошь и рядом, более того — поднимались до самых верхов власти. Одним из таких людей станет Юрий, сын Андрея Боголюбского… но до сего события еще должно пройти более десяти лет. Пока же — у осиротевшего княжича появилась мачеха.
Рассказывают, она была красавица, та Яся… Но — не родись красивой, а родись счастливой. Пылкая осетинка очень скоро убедилась, что вышла замуж для того, чтобы жить в довольстве днем, но проводить ночи в одиночестве: боголюбие ее мужа с каждым годом лишь росло и процветало. Каждую сладкую минуту, проведенную с женой, князь Андрей Юрьевич воспринимал как грех и, вскочив с постели, немедленно бежал в храм — грех замаливать. И грешить старался все реже, реже, реже… А после медового месяца и вовсе перестал. То есть Яся переживала все, что в свое время пережила несчастная Улита.
Неведомо, как складывались бы отношения супругов далее. Возможно, что и Яся смирилась бы со своим унылым существованием, как смирилась ее предшественница на безрадостном супружеском ложе. Но тут как раз случилось некое происшествие.
Старая нянюшка покойной Улиты Кучковны затеяла помирать.
Она ни словом не нарушила клятву, данную Ольге Юрьевне. Прежде всего потому, что боялась. Вот и молчала мертво, молчала до смерти… но в последние свои минуты все же разомкнула уста — для исповеди. Она почти уже ничего не сознавала, не заметила, что в опочивальне, кроме священника, присутствует еще один человек. Он очень любил нянюшку: ведь она вынянчила и его, прежде чем ей передали Улиту. Неудивительно, что тот человек бодрствовал возле смертного одра старушки.
Брат Улиты Кучковны, Илья.
Страшная, невероятная история, рассказанная нянюшкой, ошеломила тех, кто ее услышал. Священник, понятное дело, никому ничего не сказал — из страха Божия, из чувства долга, ради сохранения тайны исповеди. На уста же потрясенного Ильи налагала печать любовь к сестре. Поэтому он сообщил о страшном открытии только одному человеку: своему брату. И испытал новое потрясение: оказывается, Аким уже знал обо всем. Узнал давно, сразу после самоубийства Улиты. И сказал ему не кто иной, как… сам Боголюбский!
Ольга Юрьевна все-таки решилась открыть глаза брату. Это произошло в тот самый день, когда ужасная правда (а может, и выдумка!) стала известна Улите. Женщина побежала за утешением к мужу, надеясь, что тот ее разуверит, скажет, что ничего подобного быть не может… Однако великий воин, строитель монастырей и городов, ничем не мог утешить жену. Напротив — начал упрекать, вспоминать, как братья привели ее к нему в шатер… По его мнению, выходило, что сами Кучковичи и виновны в случившемся. А еще Боголюбский заявил жене, что, если она не хочет быть с позором выгнанной из дому, пусть немедля, завтра же, отправится в монастырь. Да пострижется не здесь, во Владимире или в Суздале, а где-нибудь далеко на севере или лучше в ненавидимом Боголюбским Киеве. Чтобы даже слухи о ней никогда в Боголюбово не доходили и она больше никогда не могла увидеть сына — «плод ее греха».
Словом, всю вину за случившееся князь Андрей Юрьевич взвалил на жену. И она той вины не выдержала — утопилась, за что Боголюбский возненавидел ее еще больше. Ее и сына, которого держал теперь в доме только ради того, чтобы «не осудили люди».
Илья ушел от брата не в себе. Его занимала только одна мысль — отомстить Боголюбскому! Но как?
Не в добрый час попалась ему на глаза молодая княгиня. Ее Илья с самого начала невзлюбил — как же, заняла место сестры… Но теперь он понял, кто станет орудием его мести.
Илья дождался ночи и пробрался в опочивальню к Ясе. Был уверен, что Боголюбский, как всегда, бьется лбом по полу в молельне. Однако, как говорится, осечка вышла. На сей раз князь решил провести ночь с женой. И тут в опочивальню вломился Илья, у которого ярость до того затуманила мозги, что он даже об осторожности забыл.
И был схвачен, что называется, на месте преступления. На зов Боголюбского набежали слуги верные и, орудуя кто ногами, кто руками, забили «татя нощного» до смерти прежде, чем разобрались, кто он такой. Только потом дали себе труд заглянуть ему в лицо… И ужаснулись все, кроме князя, который равнодушно изрек:
— По собаке собачья и смерть.
Илью Кучковича уволокли со двора за ноги, бросили на обочине дороги, будто падаль какую-то. Брату пришлось долго искать его тело, чтобы похоронить…
Времена настали тяжелые. Аким Кучкович понимал, что милостей ему князь больше расточать не станет — напротив, попытается сжить со свету. И не его одного — зятя его, Петра, тоже не пощадит, даром что тот ничем пред господином своим не провинился.
Сам не свой ходил и Анбал — Боголюбский мордовал его, подозревая в сводничестве. Он-де потакал «блуднице-распутнице» Ясе, он-де сводил ее с Ильей Кучковичем. Хуже всех приходилось Ясе — муж избил ее так, что она встать не могла. Лежала в черном чулане, и стоны ее разносились по всему дому.
Неведомо, у кого первого зародилась мысль — отомстить наконец князю. Возможно, как и сообщает нам «Повесть об убиении Андрея Боголюбского», у Акима Кучки.
— Он убил брата моего, глядишь, следующими и мы будем, — сказал он своему зятю Петру, ключнику Анбалу Ясину и другим примкнувшим к ним заговорщикам. (Всего «Повесть» исчисляет их двадцатью. Видимо, благочестивый князь успел «достать» не только самых близких людей, но и многих других.)
Кстати сказать, «других» набрался целый город. Но об этом — ниже.
И вот в условленное время заговорщики ворвались в спальню князя. Безымянный автор «Повести об убиении…» уверяет, что они предварительно крепко выпили. Что, как мы помним, и вызвало брезгливое отторжение у чистоплотного А.К. Толстого. Но, во-первых, автор «Повести…» — лицо официальное, он был явно призван всячески возвеличить образ убиенного князя, поэтому на его убийц он вешает всех мыслимых и немыслимых собак. А во-вторых — ну что и когда на Руси (и не только на Руси!) делалось на трезвую голову?! Можно, кстати, вспомнить убийство в Ропше, да и в Михайловском замке. Участники тех комплотов тоже были глубоко нетрезвы. Понятно, что те люди взбадривали себя вином, готовясь учинить кровопролитие: ведь они не были профессиональными киллерами!
