Фабио - Викинг
После минутного замешательства, Марчелло повернулся к ней. По его глазам было видно, что в душе мужчины идет мучительная борьба между гневом и желанием быть понятым. Наконец, он со страстью в голосе, заговорил.
– То, что ты сказала, неправда! Я совсем не хочу найти замену своим родным или уменьшить чувство вины за то, что остался жить, создавая новую семью. Конечно, когда мои родители и сестра погибли в авиакатастрофе, я испытал страшное потрясение, мне до сих пор больно думать об их смерти. Но заменить их никто, никогда не сможет! Однако, мне сейчас тридцать два года, и я готов создать свою собственную семью. Я знаю, что именно этого хотели бы для меня и мои родители.
– Но почему же ты не хочешь понять, что я-то еще не готова обзаводиться семьей? – воскликнула женщина. – Почему ты не можешь подождать еще немного?
Лицо его исказилось, словно от боли, он потянулся к ней и коснулся пальцами ее щеки.
– Моника, я уже и так ждал слишком долго… Ты помнишь, когда мы познакомились?
– О, да!.. – прошептала она, и он, горько улыбнувшись, продолжал: – В ту самую минуту, когда я тебя увидел на премьере, в этом твоем чертовом черном, чертовски сексуальном платье, я уже знал, что ты именно та, кто мне нужен. Единственная, кого я рано или поздно попрошу стать моей женой.
Тихо, еле слышно, она взмолилась:
– Но, Марчи, это ведь только шесть месяцев! Всего шесть…
– А что потом? Разве потом не появится другая возможность, еще какая-нибудь причина, из-за которой мы по-прежнему не сможем быть вместе? Ты можешь сказать с уверенностью, что это последняя отсрочка?
Моника печально покачала головой.
– Нет, не могу. Но разве честно, что жертвовать приходится мне одной. Ведь это же мне придется отойти от всех дел, чтобы родить ребенка! Ведь это же моя карьера прервется, а может, и совсем прекратится…
– Так ты не хочешь, чтобы у тебя были от меня дети? – казалось, что он поражен до глубины души.
– Нет, то есть, да… ну, конечно, хочу, – в замешательстве торопливо согласилась она, но тут же добавила, – но не сейчас. В настоящий момент это будет слишком большой жертвой.
Марчелло провел ладонью по щеке подруги и печально произнес.
– К несчастью, дорогая, я не могу тебе родить ребенка. И если наше будущее представляется тебе таким мрачным, значит, ты, очевидно, не так уж сильно его и желаешь.
Моника ничего не ответила, и только на глаза у нее навернулись слезы.
А он, помолчав немного, спокойно спросил:
– Ну и сколько времени это будет продолжаться?
– Я не знаю…
– Но то, что мы имеем, так прекрасно! – взволнованно прошептал он, чувствуя, как уходит из его жизни что-то непередаваемо дорогое.
– Я знаю, – голос молодой женщины задрожал, – до того, как мы встретились, у меня было много парней, но ни одного такого, как ты… Я, правда, люблю тебя, Марчи…
– Но, очевидно, не достаточно сильно, – горько улыбнувшись, прервал он ее.
– Может и так, – кивнула она. – Хотя я бы очень хотела в будущем быть только с тобой. Но сейчас я не могу дать тебе никаких обещаний.
– И все же, я именно сегодня требую от тебя твердого ответа.
– Выходит, мы с тобой зашли в тупик, да?
– Да.
Моника вытерла слезу, предательски покатившуюся по щеке.
– Неужели ты даже не хочешь сказать, что счастлив со мной?
Марчелло, немного помолчав, пожал плечами и печально сказал:
– Ты получила свой великолепный шанс, дорогая. Я надеюсь, что он будет стоить того, от чего ты отказываешься.
Затем мужчина пошел в дом и вскоре вернулся назад, держа в руках сегодняшнюю корреспонденцию. Больше они с Моникой об этом не разговаривали, по молчаливому соглашению, стараясь сохранить хоть остатки вечерней умиротворенности. Оба сидели в шезлонгах в полной тишине и перелистывали свои сценарии, готовясь к предстоящей завтра съемке и прилагая огромные усилия, чтобы сосредоточиться. В каком-то смысле, до определенного предела Марчелло понимал тщеславные планы Моники, мог он понять и ее точку зрения на необходимость самоутверждения, но ему никак не удавалось избавиться от чувства, что, отказавшись сейчас принять окончательное решение выйти за него замуж, она предала его. Как они теперь могут надеяться на будущее, на то, что будут счастливы вместе, если слово, данное ему Моникой, так мало для нее значит?
Когда, наконец, пришло время идти спать, они легли в постель, отвернувшись друг от друга, словно боясь прикоснуться. Несколько раз за ночь Марчелло с огромным трудом сдерживался, чтобы не заключить ее в объятия, особенно, когда почувствовал, как она вздрогнула и подумал, что она, возможно, плачет. В конце концов, он не выдержал и, повернувшись к Монике, прикоснулся к ее руке. Женщина тут же напряглась, словно испугавшись его прикосновения и он понял, что для нее в эту минуту, действительно, было бы слишком большой жертвой согласиться с ним и поставить крест на своих честолюбивых планах.
Может ли он дальше идти на компромисс? Среди множества самых противоречивых чувств, теснившихся у него в груди, все-таки самым главным, подавляющим, было одно – Марчелло слишком любил Монику, чтобы согласиться на второстепенную роль в ее жизни и ее судьбе. Да, он очень любит ее, но мысль о том, что их ничто, кроме постели не связывает и рано или поздно им придется расстаться – эта мысль была для него непереносима.
Марчелло вспомнил свою мечту, тот сон, в котором они с Моникой были вместе и он, сияя от счастья, держал на руках своего первенца. Сейчас этот сон казался просто насмешкой. В глазах у него была горячая влага и, зажмурившись, Марчелло почувствовал, как по щеке побежала жгучая маленькая капля…
ТРИ
В наряде норманнского вождя и гриме Айвара Непобедимого, чувствуя как ветер овевает его высокое мускулистое тело, Марчелло стоял рядом с режиссером на берегу удаленного от городского шума пляжа в Малибу. Вокруг них суетились, налаживая оборудование, операторы и разные технические работники, а второй ассистент режиссера, готовясь к предстоящей съемке финальной сцены, пытался расставить на заднем плане массовку.
Минут через десять режиссер и съемочная группа начнут последнюю съемку. Вообще-то, эпизод с горящей погребальной ладьей необходимо было бы снимать вечером, когда стемнеет, но утреннее сумрачное небо с бегущими по нему хмурыми облаками и искусство операторов, приготовивших массу оптических эффектов, позволяли уже сейчас создать полную иллюзию темной северной ночи. Затянувшие небо облака были определенного рода удачей, хотя резкий ветер с Тихого океана угрожал сорвать все съемки, или, по крайней мере, безнадежно испортить световые эффекты.
