Паола Маршалл - На алтарь любви
Глава третья
Ах, черти бы побрали Хэла Арлингтона за то, что он решил, будто Уильяма Грэма проще всего будет перевербовать при помощи смазливой мордашки! Только по этой причине, вместо того чтобы заниматься своим поручением, Том чувствовал себя связанным по рукам и ногам.
Будь проклят тот день, когда он вызвался переманить Грэма на сторону англичан! Последнее поручение, самое последнее, заявил он Арлингтону и сэру Томасу, когда им наконец удалось уговорить его.
– Я уже семь лет как бросил ремесло солдата. Господь свидетель, я служил королю и до Реставрации, и после – и вы оба это отлично знаете.
– Военные действия во Фландрии развиваются не слишком успешно, а ты, Стэр, обладаешь как раз теми талантами, которые нужны сейчас Англии.
Не эти ли таланты пригодились ему, чтобы пережить нужду, когда во время правления покойного узурпатора Кромвеля он вынужден был покинуть родину? Обман, лицемерие, ложь и умение убивать – прежде всего умение убивать – вот что было главным для солдата. Как раз эти таланты и помогали ему выходить победителем из, казалось бы, безнадежных переделок, когда приходилось вести своих людей на верную смерть.
Он надеялся, что с этим покончено раз и навсегда, что теперь можно просто пожить в свое удовольствие: увиваться за хорошенькими женщинами, которые не требовали от него никаких обещаний, наслаждаться любимой музыкой, театром и любимыми книгами, а также безмятежной тишиной своих поместий, расположенных в Англии и Шотландии. Владения, издревле принадлежавшие его роду, возвратили Кеймерону после того, как Карл II был провозглашен королем.
Слава Богу, теперь Том мог не задумываться о деньгах – если он и дал согласие снова исполнить тайное поручение, то лишь из дружеских чувств.
Итак, он согласился, и тут же узнал, что вместе с ним отправится женщина, которой суждено играть роль его жены, – причем женщина красивая и искушенная в науке обольщения, поскольку у Грэма была репутация известного сластолюбца и волокиты.
– Как рыба ловится на наживку, так мы поймаем его на пару блестящих глазок, – сказал сэр Томас. – И я уже знаю, чье смазливое личико поможет нам.
В результате этой беседы Стэр отправился вместе с Хэлом Арлингтоном в Герцогский театр, где сделал все возможное, чтобы вывести из себя молоденькую актрису, которую сэр Томас намеревался шантажировать безрассудным поведением братца.
Она оказалась весьма хладнокровной особой, и ни вызывающие реплики из зала, ни апельсин, ни букет цветов, ни надушенная перчатка не поколебали ее уверенности. Кроме того, она продемонстрировала завидное остроумие и не упускала случая поупражняться в нем и сейчас, отпуская колкости в адрес Тома Тренчарда.
Отправляясь в Нидерланды, сэр Стэр Кеймерон решил называться Томом Тренчардом. Его мать была урожденная Тренчард, а Том – его второе имя.
Он поднял голову, с наслаждением ощущая прикосновение прохладных капель дождя. Долгожданный, успокаивающий дождь… Видит Бог, когда все благополучно закончится – вернее, если все закончится благополучно, – он ни за что на свете не станет заниматься подобными делами.
Том старался не думать о том, что молодая и неопытная в политике женщина может значительно осложнить выполнение его поручения. И все же это опасение не давало ему покоя, потихоньку изводя его – так червяк неустанно точит фундамент прочного на вид здания, пока оно не рассыплется в прах. Том пожал широкими плечами. Нечего расстраиваться из-за того, что все равно уже не изменишь. «Вперед, только вперед!» – такой девиз выбрал его отец, когда ему пожаловали титул баронета.[11]
– Отлично, сударыня, просто превосходно! – одобрительно кивнул Том Тренчард. Кэтрин надела нарядное платье темно-розового цвета, вырез у него был довольно низким, но его скрывала накидка с высоким воротником из аметистового атласа, отделанная узкими полосками белого меха, доходившая до колен, с золотистыми шнурками.
На тонкой шее Кэтрин красовалось ожерелье из мелкого жемчуга, а волосы, которые Том привык видеть уложенными пышной массой непокорных кудряшек, как это было модно при дворе короля Карла, были скромно стянуты в большой узел на затылке, и лишь одна свободная прядь спадала вдоль прелестного лица девушки.
Том тоже успел переодеться. Изрядно поношенные, но все же не протертые до дыр куртка и штаны из черного бархата, отделанные серебряной тесьмой. Рубашка снежно-белая (а не застиранная до желтизны, как раньше!), с воротником из вполне приличного кружева. Сапоги, разумеется, безупречны – как всегда. Он побрился и уже не так походил на лесного дикаря, как Кэтрин окрестила его про себя. Волосы его, впервые с тех пор, как она познакомилась с ним, были аккуратно причесаны, на голове сидела большая черная шляпа с высокой тульей, на которой поблескивала крупная серебряная пряжка.
Разумеется, его нельзя было назвать писаным красавцем, но девушка вспомнила французскую поговорку, по которой даже дурнушку можно счесть привлекательной, если она обладает особенным, присущим только ей очарованием. Видимо, это правило приложимо и к мужчинам.
– Ты задумалась? – проницательно заметил Том. – Что же так заинтересовало тебя, жена, что ты оказалась где-то далеко-далеко – по крайней мере в мыслях?
Она ничуть не смутилась.
– Да так… Просто я рада, что снова чувствую под ногами землю.
Двое суток назад пакетбот встал на якорь у пристани недалеко от Антверпена – по Вестфальскому мирному договору[12] порт был закрыт. Город, расположенный во Фландрии, до сих пор официально входил во владения Австрийской империи.
Ступив на сушу, Кэтрин с ужасом почувствовала, как земля вздымается под ее ногами, словно палуба корабля, и лишь сильные руки Тома помогли ей не потерять равновесие.
Сегодня все было иначе. Трактир, в котором они остановились, поражал своей чистотой. Выложенные черно-белой плиткой полы сияли так, что было больно глазам – служанка подметала и мыла их по нескольку раз в день. Постельное белье благоухало свежестью, как и полог над постелью. Все это разительно отличалось от грязных трактиров, в которых Кэтрин доводилось ночевать, когда труппа театра колесила по дорогам Англии.
Мебель в трактире была простая, но удобная, а медные, оловянные и серебряные тарелки, что виднелись в буфетах, начищены до блеска. На одной из стен большого зала висело большое зеркало, а противоположную стену украшал гобелен с изображением Юпитера, который превращался в лебедя, дабы соблазнить Леду. Пожалуй, в Лондоне нашлось бы не много особняков, готовых соперничать с подобной роскошью. Том сказал, что такой достаток и чистота обычны для Нидерландов.
