Вера Крыжановская - Торжище брака
Через минуту драпировка поднялась и показалась воздушная фигура, закутанная во что-то белое. Яркий свет распространялся вокруг этого видения, освещая не только его улыбающееся лицо, но и фигуру Малхуса, полулежавшего в кресле.
— Тамара! — донесся как бы издалека тихий и нежный голос.
Воздушная и прозрачная рука видения сделала молодой девушке знак приблизиться. Тамара, дрожа, встала со своего места и опустилась на колени перед той, которую не могла не узнать: это была действительно ее обожаемая мать, которую она видела последний раз в гробу. Но тогда, бледная и холодная, она оставалась нечувствительна к ее слезам и к ее отчаянию; теперь же она явилась живая и прекрасная и с любовью смотрела на нее.
— Я живу, я люблю и охраняю тебя! — раздались такие же слабые звуки, в которых Тамара с трепещущим сердцем узнала хорошо знакомый ей голос.
Сияющее видение наклонилось к ней, окружив ее своим фосфорическим светом; теплое, ароматное веяние коснулось ее лба и затем вся комната опять погрузилась во мрак. Но какая-то вещь осталась в руках молодой девушки; когда зажгли свечи, эта вещь оказалась белой розой — чудесным цветком, который материнская любовь принесла из небесного пространства для своей дочери, осужденной еще жить на земле.
Этот случай произвел глубокое впечатление на Тамару. Убеждение, что мать охраняет ее, успокоило душу молодой девушки и наполнило ее счастьем. Воспоминание о покойной с новой силой ожило в ее душе, и Тамара с жадностью искала все, что так или иначе касалось ее матери. С этого времени она каждый вечер подолгу смотрела на портрет, подаренный ей отцом при выходе ее из пансиона. Под влиянием этого чувства молодая девушка избрала целью своих прогулок одно место, интересовавшее ее и раньше, но до сих пор редко посещаемое ею.
В одном часе ходьбы от дачи Эриксонов находился небольшой лес, который соприкасался с парком, обнесенным железной решеткой. Вдали, сквозь зелень, виднелись остроконечные крыши и башенки замка, выстроенного в готическом стиле. Это прекрасное здание казалось совершенно необитаемым. Никогда ни в дубовой аллее, ни в парке не видно было ни одной живой души; даже маленький лесок посещался исключительно крестьянами. Эвелина Эриксон очень любила это место и часто приходила сюда с детьми за ягодами и грибами. Однажды Тамара спросила ее, кому принадлежит этот замок.
— Олафу Кадерстедту, — ответила та лаконично.
Несмотря на интерес, возбужденный в молодой девушке этим именем, разговор оборвался и никогда уже более не возобновлялся.
Олаф Кадерстедт — это имя того самого молодого человека, которому изменила ее мать, чтобы выйти замуж за Ардатова. Тамара знала это, хотя причины такого поступка были ей неизвестны. Она знала также, что последнее время своей жизни покойная Ардатова очень мучилась своим поступком. Разговор Тамары со своей матерью за два дня до смерти последней произвел глубокое впечатление на нее — в то время еще только одиннадцатилетнего ребенка. Умирающая приказала подать ей шкатулку, в которой лежали исписанная тетрадь, несколько писем и золотой медальон. Посмотрев в последний раз на эти вещи, она замкнула их обратно в шкатулку, а ключ отдала Тамаре.
— Ты еще ребенок, но твой ум развит не по годам, — сказала больная. — Я знаю, что ты поймешь и исполнишь мою последнюю волю. Спрячь эту шкатулку: в ней хранятся мой дневник и портрет человека, перед которым я глубоко виновата. Я не хочу, чтобы ты читала эти страницы, на которых я излила свое горе, но если ты когда-нибудь встретишь Олафа Кадерстедта, то передашь ему эту тетрадь. Он один может прочесть ее! Но пойми хорошенько: ты не должна искать встречи с ним и если услышишь о его смерти, сожги все это. Ты передашь ее, только если вас сведет случай: это будет значить, что Господу угодно, чтобы Олаф узнал, как я была наказана за свой грех!
Заливаясь слезами, Тамара обещала исполнить волю умирающей и сдержала свое слово. Подобно всем детям, которых разрыв родителей ставит в ложное и неловкое положение, она очень рано развилась, и никто, даже Эвелина, не подозревал о поручении, данном ей матерью. Тем не менее, не возбуждая ничьего внимания, молодая девушка навела справки и узнала, что господин Кадерстедт уже много лет живет за границей.
С течением времени воспоминание об этом случае несколько изгладилось, но видение матери с новой силой пробудило его в душе Тамары. Она стала часто посещать этот лесок. Пока ее спутники — два младших сына Эвелины — собирали растения для своего гербария, молодая девушка, лежа на траве, размышляла о трагедии, разыгравшейся в сердце ее матери, и с любопытством смотрела на замок, где, без сомнения, та жила.
За восемь дней до своего отъезда Тамара пришла сюда опять, чтобы последний раз погулять в этом лесу и еще раз взглянуть на интересовавший ее замок. Пока Гаральд и Клас собирали грибы, она села на ствол упавшего дерева и задумалась, как вдруг сухой кашель привлек ее внимание. Оглядевшись кругом, она увидела худого, сгорбившегося старика, медленно подвигавшегося вперед, опираясь на трость.
Незнакомец, казалось, весь погружен был в свои мысли, так как прошел мимо молодой девушки, даже не заметив ее. Охваченный новым приступом кашля, он вытащил носовой платок и вытер губы. В эту минуту Тамара увидела, как какая-то блестящая вещица выпала из его кармана; старик же, ничего не замечая, продолжал свой путь. Оставив рабочую корзинку, Тамара подняла упавшую вещь, оказавшуюся серебряным портсигаром, и в одну минуту догнала незнакомца.
— Вот, сударь, портсигар, который вы сейчас выронили, — сказала она, подавая ему свою находку.
Старик поднял голову и протянул руку, бормоча какую-то благодарность. Но едва его взгляд упал на лицо молодой девушки, он попятился назад и, шатаясь, прислонился к дереву. Задыхающимся голосом старик прошептал:
— Свангильда!
Тамара с удивлением смотрела на незнакомца, не понимая его волнения. Но при имени «Свангильда» странное подозрение мелькнуло в ее уме.
— Свангильда — это имя моей покойной матери, Ардатовой, — сказала она.
— Ее мать!.. Да, так все и должно быть. Итак, она умерла!.. — пробормотал старик, опустив голову. — Умерла! — повторил он. — Все кончено: с мертвыми не считаются. Но как ваше имя? — спросил он, быстро схватив за руку молодую девушку.
— Я — Тамара Ардатова. А вы, вероятно, Олаф Кадерстедт? — ответила она с легким колебанием.
— Да, это мое имя.
— Значит, это о вас говорила мне мать перед своей кончиной и…
— Перед смертью она говорила обо мне? — перебил старик, причем глаза его вспыхнули мрачным огнем. — Была ли она счастлива?.. Впрочем, что я говорю! Разве может знать дочь, дал ли отец счастье ее матери.
