Линда Миллер - Женщины Флетчера
Внезапно экипаж резко повернул, выведя Джонаса из задумчивости. Колеса застучали по булыжникам подъездной дороги, ведущей к дому Джонаса, и он осмелился, после мгновения колебания, взглянуть в сторону Рэйчел. Она пошевелилась и тихо застонала. От этого звука у Джонаса заныло в паху.
Когда экипаж перестал прыгать по булыжникам и, покачнувшись, остановился, Уилкс поднялся с сиденья и открыл дверцу. С нежной улыбкой он поднял Рэйчел Маккиннон на руки и понес ее, как ребенка, по широкой мраморной, обрамленной колоннами лестнице к огромным двойным дверям, которые перед ним открыл кучер.
Рэйчел проснулась, едва он переступил порог, и широко открыла свои прекрасные фиалковые, полные сонного изумления глаза. В следующий момент, осознав все неприличия ситуации, она напряглась в объятьях Джонаса и воскликнула:
– Отпустите меня!
Джонас не хотел бы отпускать ее никогда. Просто держать ее на руках, так невинно и неловко – это возбуждало в нем еще более глубокие желания, чем те, которых он опасался. Он едва сдерживался от того, чтобы броситься вверх по широкой лестнице, ведущей в спальню, и там забыться, не думая о последствиях, погрузившись в нежность и пылкую страстность этой девушки.
А в ее страстности он не сомневался. Даже поставив ее на ноги и отвешивая изящный полупоклон, Джонас ощущал, как пламя ее страстности начинает охватывать и его самого. Она была не просто опасной. Она несла смерть.
– Как вам будет угодно,– ответил он, сам не узнавая свой голос.
Рэйчел напоминала экзотическую птичку, насквозь промокшую и с растрепанными перьями.
– То, что я согласилась принять ванну в вашем доме, мистер Уилкс,– с негодованием произнесла она,– еще не значит, что я... я...
Джонас все еще боролся с диким, неудержимым желанием, которое овладевало им, однако заставил себя улыбнуться.
– Разумеется, – сказал он.
Она немного расслабилась и уже не так сильно куталась в пиджак Джонаса. Медленно, потемневшими от восхищения глазами она стала рассматривать помещение, в котором очутилась: холл с черно-белым мраморным полом, высокие, как в соборе, потолки, стены, отделанные резной тиковой древесиной. Разноцветные блики, отбрасываемые хрустальной люстрой, будто искры вспыхивали в темно-фиолетовых глубинах глаз девушки.
Джонас был полностью во власти ее чар и так бы и стоял неподвижно, как заколдованный, не появись в дверях экономка миссис Хаммонд, в изумлении воззрившаяся на, Рэйчел.
Джонас взмахом руки указал на свою насквозь промокшую гостью:
– Как видите, этой молодой леди необходимо принять ванну. Пожалуйста, займитесь этим.
Губы экономки сжались и побелели:
– Джонас Уилкс...
Но Джонас уже устремился к выходу. Пробежав по крыльцу, он шагнул наружу, в бушующий ливень.
Широко раскинув руки, Джонас Уилкс с хохотом подставил лицо дождю.
ГЛАВА 3
Фанни Харпер дико билась в постели, голова ее моталась из стороны в сторону, с губ срывались несвязные мольбы к Богу о пощаде.
Гриффин Флетчер вздохнул и закатал рукава рубашки; перепуганный муж Фанни принес ведро кипятка и перелил его в фарфоровый таз, стоявший на умывальнике.
Фанни опять закричала, снова начала молить небеса смиловаться над нею.
Гриффин заставил себя выбросить из головы последнюю стычку с Уилксом и сосредоточиться на стоявшей перед ним в данную минуту задаче.
– Нельзя ли сделать, чтобы она не так мучилась, док? – хрипло прошептал Сэм Харпер; редкая, давно не бритая, темная с проседью щетина не скрывала бледности его лица. Сэм был еще довольно молод – лет тридцати пяти,– но выглядел сгорбленным стариком. Изнурительная работа на лесозаготовках и недостаток нормальной пищи делали свое дело: отнимали у людей молодость и энергию.
Гриффин покачал головой и принялся тереть руки куском щелочного мыла, которое носил в сумке.
Харпер придвинулся поближе; в его глазах была та же нечеловеческая боль, которая терзала его жену.
– Дайте же ей опий! – вполголоса потребовал он.
Гриффин перестал тереть руки и взглянул на стоявшего рядом с ним человека. Стараясь говорить тихо и ровно, чтобы не услышала Фанни, он ответил:
– Если я это сделаю, ребенок может заснуть в родовых путях и задохнуться. Вы что, черт побери, не понимаете, что я не заставил бы ее так страдать, если бы у меня был выбор!
Фанни снова вскрикнула, и в ее вопле слышалось Что-то зловещее. Над головой по крыше стучал нескончаемый дождь.
Сэм Харпер, доведенный до состояния немого ужаса, выскочил из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. В следующий момент в отдаленье хлопнула еще одна дверь.
Гриффин подошел к кровати и откинул скомканное, влажное от пота одеяло, прикрывавшее Фанни. При мерцающем свете керосиновой лампы, стоящей на ночном столике, он осторожно осмотрел ее. Слезы струились по лицу женщины, но она изо всех сил старалась лежать неподвижно и терпеть. Однако уже исчезли и ее врожденное достоинство, и хрупкая красота, делавшая Фанни похожей на цветок и, возможно, ставшая основной причиной ее нынешнего положения.
– Скоро? – умоляюще прошептала она, прикусив губу, чтобы не закричать.
– Скоро, – тихо пообещал Гриффин.
Новый приступ боли скрутил женщину; на этот раз Гриффин поднял ее судорожно хватавшие воздух руки к железной спинке кровати. Фанни вцепилась в нее, костяшки ее пальцев побелели, живот дергался в жестоких конвульсиях.
Гриффин ждал вместе с ней, дышал в такт ее дыханию и сожалел, что нет способа облегчить ее боль.
– Если бы я могла умереть, – сказала она. Ее бледно-голубые глаза остекленели от напряжения и муки.
При других обстоятельствах Гриффина бы оскорбили, даже возмутили подобные слова. Для него смерть была безжалостным врагом, чудовищем, с которым следовало неустанно бороться, а не примиряться.
– Нет,– мягко сказал он.
Мальчик родился через пять минут и, как все дети Харперов до него, умер еще до того, как покинул изможденное тело Фанни и оказался в руках Гриффина. Искусственное дыхание, которым доктор пытался оживить крошечные легкие, не помогло. Тем не менее он осторожно обмыл ребенка и завернул его в одеяло. Горло Гриффина сжималось от ярости, когда он отложил в сторону крохотное тельце; он боролся с диким желанием перевернуть вокруг всю мебель, расшвырять по комнате книги и безделушки.
– И этот тоже? – спросила Фанни, с отчаянием безнадежности в голосе.
Гриффин чувствовал боль каждой клеткой своего существа. Ярость прошла, уступив место беспомощной, невыразимой тоске.
– Мне так жаль, Фанни,– ответил он.
– Это не был ребенок Сэма, – призналась женщина, уставившись невидящим взглядом в потолок. Ее густые рыже-каштановые волосы спутанными прядями лежали на подушке, влажные завитки прилипли к восковым щекам.
