Мэри Брэддон - Любимый враг
– Сейчас вы скажете, что меня ожидает нечто ужасное, но мой дорогой отец никогда не говорил мне ничего неприятного.
– Но тогда вы были в безопасности, как маленькая лодка, что на приколе у пристани, а теперь вы быстроходная яхта, стремительно рассекающая неведомые воды. У меня же в руках морская карта, я знаю, где опасные места. Вы не должны позволять полковнику Рэнноку навещать вас.
– Но он тоже достаточно стар и годится мне в отцы.
– Нет, я старше его на десять лет и на тридцать более достоин доверия.
– Но он случайный знакомый, и нет причины заботиться о том, достоин он доверия или нет.
– Рэннок не останется на положении случайного знакомого. Он сделается вашим другом, хотите вы этого или нет, если вы сразу же не поставите его на место, или, говоря проще, не скажете слугам, что вас никогда нет для него дома.
– Я не намерена захлопывать дверь перед самым забавным человеком из всех, кого узнала за последнее время.
– Ах, вот с этого он и начинает. С того, что он забавен. Но это лишь лазейка. Затем он начинает интересовать. Затем – и затем… Но я не смею продолжать. Этих последних стадий он не достигнет никогда. Вы прежде узнаете, что он представляет собой на самом деле. Но за время дружбы он…
– Что же вы запнулись? Продолжайте!
Хауэрд чуть было не сказал «вас скомпрометирует», но ни за какие сокровища он не мог высказать такое оскорбительное предположение женщине, в которую верил безгранично.
– Но мистер Хауэрд, вы все же должны предполагать, что и мне кое-что известно о человеческой натуре и, поверьте, если я сочту полковника Рэннока недостойным моего знакомства, я сумею его удалить. Но я хочу, чтобы меня развлекали. Я дважды пережила большое горе, и вы наверное не знаете, как печальна жизнь, когда все время вспоминаешь о былом.
– Это я-то не знаю? Я, который прожил на свете почти полвека?
– Ах, ну, конечно, у вас тоже были горести. Но вы спортсмен, исследователь, политик, филантроп. У вас столько возможностей забыть о них. А у меня только те возможности, что доступны женщинам: путешествия на Континент или круг лондонских развлечений.
Мистер Хауэрд перестал ее убеждать и больше не возвращался к теме разговора. Он был слишком горд, чтобы дважды выслушивать возражения. Если она так небрежно отнеслась к его совету, значит, не надо беспокоить ее советами вообще. Он восхищался ею, ценил ее дружбу, и, возможно, в его отношении к ней был оттенок более нежного и глубокого чувства, о чем в свои годы он вряд ли смел сознаться самому себе, хотя грустный вопрос, заданный некогда Лафонтеном. – «Неужели миновал и я пору любви?» – находил отзвук в его сердце.
Весь сезон леди Перивейл была окружена шумной толпой, и полковник Рэннок был в этой толпе заметной фигурой. Окружающие стали воспринимать его с большей приязнью из уважения к ней. Считалось, что она выйдет за него замуж, и тогда он снова займет в свете блестящее положение, будучи реабилитирован в общественном мнении, став богатым и влиятельным, и умные, напористые и не очень продвинувшиеся по лестнице успеха люди, которые прервали с ним знакомство, стали уже задумываться, не слишком ли поспешно они отказывали ему во внимании. Сезон окончился уже почти жарким летом. Все уехали или уезжали из Лондона, и Риджентс-парк, единственными обитателями которого были редкие няньки с детскими колясочками, напоминал Caхару. Леди Перивейл пригласила в свой замок большое общество, но полковника Рэннока среди приглашенных не было. Она позволяла ему следовать за ней по пятам в Лондоне, но отказала в той близости, которой пользуются только друзья дома. Предупреждение Джорджа Хауэрда возымело неблагоприятные для Рэннока последствия. Полковник очень стремился получить приглашение и, потерпев неудачу, раздраженно ей заметил:
– В вашем рояле ни одна клавиша не звучит, таких скучных людей вы пригласили. Правда, женщины довольно умны, интересны и красивы и жаждут, чтобы их развлекали, но мужчины безнадежны. Этот Фрэнк Лоуфорд – просто ежеквартальный журнал в брюках, каноник Миллигэн – переодетый иезуит, а капитан Грант, сэр Генри Болтон и Джек Скудамор – картежники, которые только хотят пополнить содержимое своих кошельков.
– Это все друзья моего мужа, и я очень рада снова предоставить им возможность пострелять его дичь. Бедный Гектор! Я все еще считаю, что дичь и болота принадлежат ему, эти жестокие болота, которые стоили ему жизни.
Когда Грейс заговорила о муже, глаза у нее затуманились. Он был обыкновенным человеком, добрым, но второразрядным персонажам на подмостках театра, который называется жизнь, но для нее он был единственным возлюбленным, который стал ее преданным мужем, и спустя три года после его смерти она все так же жалела о нем. Полковник Рэннок снова заговорил о лете. Он собирался на охоту в Исландию, где придется жить в палатке, перенося самые немыслимые тяготы и неудобства. Он с грустью рассуждал о своих безрадостных каникулах, а затем, словно повинуясь непреодолимому импульсу, признался ей в своей страсти и безумной ревности, которую испытывает при мысли, что ее окружают другие мужчины, и просил ее стать его женой.
Так он впервые забросил удочку. Она отвергла его предложение мягко, но с той твердостью, которая, как она думала, решает вопрос окончательно. Он обещал ей больше никогда о том не заговаривать – да, он удовольствуется положением друга – и безропотно отправился в Исландию.
Но та же история повторилась и через год, когда люди стали удивляться, почему она не выходит за него замуж, а некоторые уже считали, что она должна выйти за него обязательно. Мистер Хауэрд отправился с дипломатической миссией в Китай, и не было пророка в ее отечестве, который предупредил бы Грейс о надвигающейся беде. В этом году полковник дважды делал ей предложение, и дважды она ему отказала. Но и после того, как он испытал разочарование в третий раз, он все так же продолжал твердить, что он ее верный друг, и пел с ней дуэты. Обеды и ужины, на которые он бывал приглашаем ею, были по-прежнему самыми блестящими благодаря его красноречию, и в обществе стали поговаривать, что «Дорогая леди Перивейл совершенно не считается с условностями».
ГЛАВА 4
Сьюзен Родни и Грейс обедали под неусыпным наблюдением великолепного дворецкого и лакея в шелковых чулках и говорили о музыке и опере. Вечер они провели в будуаре леди Перивейл на втором этаже, с тремя окнами, из которых виднелись верхушки деревьев в сквере. В комнате были любимые книги, любимые гравюры, любимое пианино Грейс и любимое кресло ее коричневого пуделя. Сам пудель, высший образец этой декоративной породы, был чрезвычайно хорош собой, с шелковистой шерстью самого нежного коричневого оттенка и физиономией, как у лорда-канцлера. Он был красив, но равнодушен, он принимал любовь, но вряд ли платил тем же, полагая, что сам и есть венец творения. Сьюзен Родни звала его коричневым айсбергом.
