Патриция Райан - Сокол и огонь
Как только они выбрались из леса, едущий во главе отряда всадник вложил свой меч обратно в ножны. Остальные сделали то же самое. Мартина ощутила, что сидит в седле напряженно, неестественно выпрямившись.
— Можешь расслабиться, опасность миновала, — подбодрил ее брат.
Мартина улыбнулась ему в ответ и почувствовала, как с улыбкой растаяло напряжение, и она действительно расслабилась.
В лесу было сыро и прохладно, но теперь она согрелась под теплыми солнечными лучами, и тяжелый плащ стал не нужен. Она сняла его и перекинула через руку.
Путники скакали на запад через редкие рощицы и убранные поля, а выехав на широкую дорогу, двинулись по ней на север. Отряд перестроился, и теперь Торн со своим слугой скакали впереди Мартины и Райнульфа, а остальные — далеко позади.
— Как ты думаешь, сэр Эдмонд умеет читать? — воспользовавшись возможностью поговорить без посторонних, спросила Мартина.
— Нет, — сказал Райнульф. — Иначе Торн обязательно упомянул бы об этом в письме.
Мартина разочарованно простонала, и он улыбнулся, глядя на нее с легким укором.
— Видишь ли, ты провела этот год в обществе моих парижских друзей-филологов, а предыдущие семь лет — в монастыре Святой Терезы, и поэтому тебе кажется, что умение читать нечто само собой разумеющееся. Однако это далеко не так: большинство людей не умеют ни читать, ни писать.
— Но Торн же умеет! А он, между прочим, сакс.
— Верно, умеет. Потому, что это я его научил.
— Ты?! Когда же ты успел?! А, понятно, во время крестового похода, не так ли?
Райнульф утвердительно кивнул.
— Мы просидели вместе целый год, закованные в кандалы, в душном и зловонном подземелье. Надо было чем-то занять свой рассудок, чтобы не сойти с ума.
Он понизил голос. В его глазах Мартина заметила отблеск воспоминаний о чем-то далеком, тяжелом и незабываемом.
— Ты никогда раньше не говорил об этом, — сказала она.
— Мне просто было стыдно. — Он уставился в пространство невидящим взором.
— Ты стыдишься того, что попал в плен?
— Нет, вовсе не этого. На все воля Божья. Я стыжусь тех дел, которые творил до плена. Я стыжусь, что убивал людей.
— Но это же были враги. Неверные.
— Это были просто люди, — резко возразил Райнульф. — Такие же люди, как ты и я, которые тоже слепо верили, что сражаются за правое дело.
— Но ты ведь воевал за веру, во имя Господа нашего Иисуса Христа. Твоя борьба была священна, — настаивала она.
Он горько усмехнулся:
— И я так считал. Я был наивен и легковерен. Как и все те, кто был с нами. А в действительности мы сражались и гибли тысячами не за святую веру, а за богатство и власть, за обладание прибыльными торговыми путями на Восток. И этот поход не дал мне ничего хорошего, не считая того, что я познакомился с Торном, находясь в турецком плену.
— Выходит, из всех крестоносцев только вы двое попали в плен к мусульманам?
— Что ты! Конечно, нет — нас там было несколько десятков. То есть вначале было… — Райнульф сделал паузу и Мартина поняла, что он колеблется, решая, стоит ли рассказывать ей о том, что он сам хотел бы забыть навсегда. — В основном это были французские крестьяне, — наконец сказал он, — попадались и немцы. Торн был единственный англичанин среди нас. Ведь это был не английский, а французский крестовый поход и к нему присоединились лишь самые ревностные и отчаянные из англичан. Он был еще очень молод — лет семнадцати, — но более искусного стрелка из лука я в жизни не встречал. Не каждый воин сумеет хотя бы просто натянуть тетиву длинного боевого лука, для этого надо обладать немалой физической силой, а Торн уже тогда выделялся среди всех своими внушительными размерами. Он почти не говорил по-французски, а я не был силен в английском, но, несмотря на это, мы подружились. Надо признаться, мне повезло обрести в этой мрачной дыре настоящего друга, и тем более такого, который ухитрился остаться в живых. Ведь люди там мерли как мухи. Каждую неделю вместе с нечистотами из каземата убирали несколько трупов.
— О Господи, — прошептала Мартина. Теперь она понимала, почему брат никогда раньше не рассказывал о времени, проведенном в плену.
— Это был ад кромешный, — продолжал он тихим и бесстрастным голосом. — Оставшиеся в живых постепенно сходили с ума. Они выли и рыдали… Некоторые впадали в истерику, хохотали как безумные, по нескольку часов подряд. Их помутившийся рассудок рвался наружу, ища выхода.
— Но ты же не стал сумасшедшим?
— Не стал. Ни я, ни Торн. Мы сумели сохранить душевное здоровье среди этого повального безумия. Благодаря учебе. Мы обучали друг друга своим языкам. Я узнал, что он свободнорожденный сакс, сын охотника, что он последовал за Людовиком, ослепленный юношеским идеализмом, но вскоре утратил иллюзии. Торн попросил меня научить его всему тому, что я усвоил в Клюни и в Париже. И я обучил его основам логики, познакомил с идеями греческих философов, с азами геометрии, арифметики и, конечно, с богословием. Я также научил его читать по-французски и по-латыни, царапая буквы на посыпанном песком каменном полу своим нательным распятием.
— А как вы выбрались оттуда? Вам удалось бежать?
Его глаза помрачнели еще больше.
— Смерть была единственным способом выбраться оттуда. Нет, меня нашла Алиенора. Она сумела разузнать, где я, и заплатила туркам выкуп за мое освобождение. Я сказал, что выйду на свободу только вместе с остальными пленниками. Наверное, мы уже изрядно надоели туркам, так как, недолго поколебавшись, они всех отпустили. Я взял Торна с собой в Париж и представил его Алиеноре. Он довольно быстро освоился с жизнью при дворе, хотя она ему и не очень нравилась. Алиенорой он восхищался, но глубоко презирал всех придворных кавалеров и дам, занятых исключительно интригами и любовными похождениями. Да и внешне он выпадал из общего круга вельмож из-за своего роста. Он не раз говорил мне, что чувствует себя экзотическим животным, этаким слоном, выставленным зевакам напоказ.
Мартина посмотрела на маячившую впереди огромную фигуру сакса, представив, как он возвышается над толпой нарумяненных и разодетых придворных, которые удивленно таращат на него широко раскрытые глаза.
— К тому же, — продолжал Райнульф, — он очень тосковал по своей семье, оставшейся в Суссексе, и хотел поскорее вернуться домой. Я упросил Алиенору дать ему рекомендательное письмо к барону Годфри, с которым я познакомился в Париже еще до крестового похода, и он уехал в Англию. Письмо сослужило ему неплохую службу, так как в скором времени Годфри посвятил его в рыцари и сделал своим старшим сокольничим. И говорят, что лучшего сокольничего не сыскать во всей южной Англии, а может, и во всей стране.
