Джорджетт Хейер - Завоеватель сердец
Эйдес прервал отцовский монолог, поинтересовавшись у Рауля, неужели он настолько туп, что попытается присоединиться ко двору герцога в Фалезе. Рауль опять ответил не сразу, а когда заговорил, то сказал столь удивительную вещь, что даже Гилберт раскрыл от изумления рот, позабыв свои обиды.
– Он, конечно, бастард, – согласился Рауль, – бастард и совсем еще мальчишка, и тут ты совершенно прав, отец. Но я хотел следовать за ним с того самого дня, как взглянул ему в лицо, быть может, к великой славе, а быть может, и к смерти. – Вдруг юноша опустил ресницы. – Вы не понимаете меня. Наверное, вы не видели Вильгельма. Его выражение лица притягивает меня. Такому человеку можно довериться, не боясь, что он тебя предаст. – Юноша умолк; заметив, как смотрят на него отец с братьями, покраснел и смущенно пробормотал: – Быть может, мне еще и не разрешат служить ему. Я полагал, милорд скажет мне об этом.
Хуберт грохнул кулаком по столу.
– Если хочешь служить знатному сеньору, служи Рожеру де Бомону! – выкрикнул он. – Видит бог, я не имею ничего против молодого Вильгельма – нет, и я не объединился бы с Роже де Тони против него, как сдуру поступил твой брат Гилберт! – но не нужно быть провидцем, чтобы понять: бастард долго не заживется в Нормандии. Ты хотя бы соображаешь, глупый мальчишка, что с того дня, как герцог Роберт – упокой Господь его душу! – погиб в своем крестовом походе, Нормандия лишилась мира, и все из-за незаконнорожденного младенца, поставленного во главе герцогства? А что сталось с его опекунами? Ален Бретонский был первым, и какой его ждал конец? Ты сам тогда был еще ребенком, но Ален умер, его отравили в Вимутье, а король Франции вторгся в Аржантан и захватил пограничную крепость Тийер, которую удерживает и по сей день! Что, наступил тогда мир? Или мир воцарился, когда Монтгомери зарубил сенешаля Осберна в собственной спальне герцога? Или он наступил после смерти Торкилла, когда Роже де Тони объявил герцогу войну? Разве может быть мир в стране, бразды правления которой держит в руках сущий подросток? Ты, наверное, бредишь, если решил снискать славы на службе у мальчишки, родившегося под столь несчастливой звездой!
– Неужели? – вспылил Рауль. – Однако разве станешь ты утверждать, что это наш герцог повинен в столь неудачном начале? Ты говоришь о его детстве, но я-то помню, как Тостен Гоз осмелился занять замок Фалеза и выступить против него вскоре после того, как милорд герцог расправился с повстанцами.
– Ба, да это же де Гасе взял замок штурмом от имени герцога! – презрительно заявил Гилберт. – Сдается мне, голова твоя забита всякими глупыми выдумками и тебе не помешает хорошая трепка.
– Только попробуй! – огрызнулся Рауль. – Получишь сдачи, обещаю.
– Все, довольно! – вмешался Хуберт. – Парень скоро поймет собственную ошибку. Пусть себе послужит у герцога, если милорд сумеет устроить ему это. В случае моей правоты он вернется домой разочарованным – что ж, за моим столом ему всегда найдется место. А ежели окажется прав он и герцог проявит себя таким же государственным мужем, каким был его отец, что ж, тем лучше для всех нас! Но сейчас вы пожмете друг другу руки и думать забудете об этой ссоре!
Слово Хуберта было законом в Харкорте, особенно когда он произносил его таким тоном. Гилберт и Рауль обменялись рукопожатием через стол, изобразив на лицах такое дружелюбие, на какое только были способны. Эйдес же остался сидеть, нахмурив брови и невидящим взором глядя куда-то перед собой, пока наконец не решил проблему к собственному удовлетворению. Подняв глаза, он напыщенно произнес:
– Я понял, в чем дело. Рауль увидел герцога и, найдя его достаточно миловидным, вбил себе в голову, что хочет служить под его знаменем. Один мальчишка следует за другим.
– Да будет так, – провозгласил Хуберт. – Пользы здесь я не вижу, но и особого вреда тоже. Пусть один мальчишка следует за другим.
Глава 2
Пол в замке Фалез был усыпан тростником, а стены – увешаны гобеленами; в обеденный час в нем расставляли разборные столы на козлах, со скамьями и табуретками, на которых и рассаживался двор. Только герцогу подавали кресло с изогнутыми подлокотниками и высокой спинкой; у каждого из его благородных соратников табуретка была своя, а вот рыцари с оруженосцами теснились на скамьях за столами, тянувшимися вдоль всей залы. В центре ее горел огонь, окруженный горой пепла, подле которого вытянулась пара огромных алаунтов[7], сонно щурившихся в багровых жарких отсветах пламени. Прочие псы вольно бродили меж ножек столов, ожидая подачек в виде кусков мяса и устраивая шумные драки из-за костей, которые швыряли им хозяева.
Раулю, по прошествии трех месяцев так и не привыкшему к жизни при дворе, зала казалась исполинской. Гобелены не давали разгуляться сквознякам, и внутри было душно; пахло собаками, дымом и жареным мясом. С одной стороны, на возвышении, за столом сидел герцог. В перерывах между сменой блюд его менестрели играли и пели, а шут Гале дурачился да рассказывал непристойные байки, от которых бароны, окружавшие герцога, покатывались с хохоту. Сам Вильгельм тоже иногда улыбался, а однажды метнул на шута быстрый и грозный взгляд, когда тот проехался по поводу целомудрия нового короля Англии. Два года тому им стал Эдуард, сын Этельреда, до того гостивший в Нормандии и бывший другом молодого герцога. Но в остальном все свое внимание герцог уделял соколу, которого пересадил с жердочки позади кресла себе на запястье. Птица, впивавшаяся когтями ему в руку, когда он дразнил ее, казалась сильной и свирепой, у нее были яркие и жестокие глаза, горевшие над изогнутым клювом.
– Редкой у вас породы сокол, монсеньор, – сказал Хью де Гурней. – Говорят, он никогда не промахивается.
Вильгельм погладил пальцем перья сокола.
– Никогда, – подтвердил он, не поворачивая головы.
Заливистый рев труб в другом конце залы возвестил о появлении головы вепря, того самого, что герцог собственноручно заколол в лесу Гуфферс. Голову зверя внесли на огромном серебряном блюде и подали к той части стола, где сидел Вильгельм. Один из управляющих принялся разделывать ее, а слуги с ломтями на длинных вертелах разбежались вдоль стола, предлагая мясо гостям герцога.
В дальнем конце залы, где сидели гости попроще, стоял громкий гул голосов. Разговор вертелся вокруг предполагаемого визита герцога в Котантен. Он намеревался отправиться в Валонь[8], дабы поохотиться на медведей в тамошних лесах, и собирался взять с собой лишь небольшой эскорт, поскольку предоставленные ему покои не вместили бы даже столь жалкий двор, как тот, что герцог держал в Фалезе.
