Оливия Уэдсли - Заложница любви
Ее собственное унылое настроение, приговор Лукана, отсутствие всякой надежды, терпеливая преданность, светившаяся в глазах Франсуа, и биение пульса весны, которое она ощущала в своих жилах, – все это заставило ее, несмотря на всю ее томительную тоску, увидеть фиктивную ценность того, что ее окружало, и внушило ей болезненные мысли.
Ее нервы были чересчур натянуты, она нравственно устала, и ей казалось, когда она откинулась в своем кресле и еще больше скрылась за занавеской ложи, что было чудовищно со стороны этих людей, что они могли сидеть здесь и наслаждаться, в то время как Коти и все имеющие соприкосновение с ним осуждены на скрытое мученичество.
Рядом с нею в ложе Габриэль, почти незаметно, но совершенно явственно для Сары, старалась прислониться к своему мужу. И Сара знала, что скоро их глаза встретятся, и они обменяются весенним взглядом, представляющим вечную дань любовников друг другу. Она начала внимательно рассматривать Адриена и удивлялась – как это частенько делаем и все мы в отношении своих друзей, – что могла найти в нем Габриэль, чтобы так полюбить его?
Он был приятным человеком, приятным для взгляда, для разговора и, вероятно, для жизни с ним. Но выйти замуж за него и обожать его только за одну эту приятность?..
Акт кончился. Зал осветился. Адриен тотчас же поправил мантилью на своей жене, повернул кругом ее стул и сел между нею и Сарой.
– А как вы нашли моего друга Гиза? – спросил он. – Мы (он улыбнулся своей жене) могли бы многое порассказать вам о том, что он думает о вас, но он просил позволения прийти к нам в ложу, и поэтому мы предоставим ему самому говорить за себя. Он славный парень, не правда ли? Видели бы вы этого отважного льва, когда он выступает в суде.
– Мне он нравится, – сказала Сара, в первый раз вспомнив о нем, после того как он от нее ушел. – И я думаю, что он умен.
– Он в некотором роде кузен Адриена, – вмешалась юная маркиза. – Их двое: его старик-отец и Жюльен. Они оба одинаково бедны и горды. Они даже не хотели признавать нас, потому что мы богаты, и только в этом году Жюльен приехал в Клев. Раньше он не хотел там появляться, потому что у него не было подходящего костюма, как он говорил мне.
– Ну, скоро он будет в состоянии закупить себе целое приданое, – весело заговорил Адриен. – Он получает такие гонорары, скажу вам!..
– По правде сказать, мне он не показался человеком, который бы вел борьбу за существование, – сказала Сара. – Он довольно пассивен, как раз такой тип человека, которому если не вполне все надоело, то, во всяком случае, он уже ко всему привык и относится равнодушно. Впрочем, я вспоминаю теперь, он все же как будто недоволен своим существованием.
Дверь открылась, и вошел Жюльен Гиз.
Сара подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Маркиз де Клев добродушно засмеялся и вышел вместе с женой из ложи, чтобы повидать своих знакомых во время антракта.
Сара и Жюльен остались одни.
– Я счастлив, что так скоро мог снова увидеть вас, – сказал он, понизив голос.
– Меня очень нетрудно увидеть, мосье Гиз, уверяю вас, – машинально ответила Сара.
– Значит, я неверно прочел тайну ваших глаз?
Не существует такой женщины, которая могла бы противостоять лести, заключающейся в первом проявлении интереса к ней человека, который ею восхищается. Чувство тоски, овладевшее Сарой, несколько смягчилось, когда она заговорила с ним.
– Ну, так вы должны теперь докончить то, что начали говорить мне, – сказала она.
– Я сообщил вам сделанный мною вывод, что к вам приблизиться нелегко, – ответил он.
Всегда приятно чувствовать себя существом незаурядным, а в словах, сказанных им, заключался именно такой смысл.
– Почему вы так думаете? – спросила она, пристально взглянув в его лицо.
Он отвечал не улыбнувшись и без всякой лести:
– Потому что мне кажется, что вы были несчастны и с тех пор боитесь оставлять открытой какую-нибудь дверь, через которую мог бы войти посторонний гость. Только те, кто действительно страдал, плотно запирают свою дверь, но у большинства людей, как мужчин, так и женщин, это является лишь провокацией. Человек всегда воображает, что ему нужно именно то, чего он не может получить, – в этом и заключается привлекательность этой закрытой двери для большинства людей.
– Какое жалкое удовольствие, – воскликнула она, – исследовать так подробно и так тщательно человеческую натуру, так беспощадно рассекать ее, анализировать мысли и эмоции людей только для того, чтобы увидеть, какими тонкими струнами большинство из нас пользуется, чтобы создавать иллюзию преданности, столько же для собственного спокойствия, сколько и для удовлетворения кого-нибудь другого!
– Я вовсе не такой дерзкий человек, графиня, каким вы желаете меня изобразить.
– Но как надо бояться вас! – прибавила она. – Я никогда не думала раньше, что человеческая душа может быть так обнажена перед адвокатом уголовного суда. Я чувствую теперь, что недостаточно оценивала до сих пор проницательность адвокатского сословия.
Гиз внезапно удивил ее. Он нагнулся вперед, как можно ближе к ней, и, упорно глядя ей в лицо, сказал:
– Знаете ли вы, что я чувствую относительно вас?
Сара отодвинулась и бессознательно раскрыла веер, поставив таким образом между собой и внешним миром тонкий барьер из этой небольшой, ярко окрашенной хрупкой вещи.
– Я слыхала уже, к каким результатам приводит такое чрезмерное знание, и этого для меня достаточно, – возразила она. – Притом же, разве вы не думаете, что лучше не знать всего? Не лучше ли продолжать жить воображением, думать так, как вам хочется, а не так, как вы должны, когда все узнаете? В моих глазах самая лучшая способность в жизни – это способность мечтать, придумывать… Но я вижу по вашему лицу, выражающему вежливое несогласие со мной, что вы стали, как я уже деликатно намекнула вам, слишком адвокатом!
Гиз отвечал на это смехом и тотчас же заговорил о публике в зрительном зале. Через минуту освещение уменьшилось, и он вышел из ложи. В коридоре он встретил де Клева и его жену, простился с ними и пошел за своей шляпой. Было еще совсем рано, когда он вышел на бульвар.
Он повернул в маленькую темную улицу, предпочитая ее широким блестящим бульварам, и медленно пошел по ней, держа под мышкой свою шляпу и с сигарой в зубах, которую он, впрочем, забыл закурить. Он вспомнил тот, другой вечер, два года тому назад, когда он тоже был в опере и впервые увидал Сару Дезанж, но не в ложе или из ложи, как теперь, и не из партера. Он был беден тогда и сидел в дешевых местах, не желая одолжаться и принять место в театре от своего приятеля. Он не хотел никому обязываться, и эта преувеличенная щекотливость в таких делах была типичной для него.
