Ольга Эрлер - Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры
Потом, на пиру под открытым небом, Александр шутил, что чувствует себя в какой-то мере виноватым в уничтожении святилища, так как в злополучный день пожара Артемида покинула свой дом, чтобы помочь Олимпиаде разродиться им[6].
— Чем и воспользовался презренный человек, решивший увековечить свое имя, которое мы теперь именно поэтому не упоминаем, — пошутил Александр.
— Герострат, что ли? — уточнил Клит, приближенный царя.
— Клит! Не произноси это имя, — покачал головой Александр. — Так что, я должен восстановить справедливость и отстроить храм в прежней красе.
Эфесские дни пролетали, как одно мгновение. Прошло всего полторы декады с тех пор, как Таис покинула Афины, а ей казалось, что промчались месяцы. После поездки на остров Таис видела Александра только мельком и лишь потому, что сама искала встречи. А на пиру они даже поговорили, насколько это возможно в шуме и гаме, среди сотни гостей. Александр поведал ей, что его снова будет рисовать Апеллес, и завтрашнее утро он проведет в его мастерской.
— Побуду в твоей роли. Но для меня это тяжело, я непоседливый. Даже Аристотелю пришлось гулять со мной — не мог я высидеть урок. Так он стал «перипатетиком», — пошутил он[7].
— О, какое совпадение, меня тоже попросили позировать, — соврала Таис.
Тут ее привлек громкий заразительный смех, и она с изумлением оглянулась.
— Это фессалиец Леонид! Мертвого рассмешит.
Действительно, вот и они с Александром переглянулись и прыснули за компанию.
— Представь себе, он из Фарсала! Но вопреки общепринятому мнению о фарсальцах, не неженка и не лентяй, как раз наоборот. Ценное приобретение, я очень им доволен. И с македонцами умеет ладить, а это непросто, они же о себе такого высокого мнения! Говорю правду — сам такой.
Потом молодой царь обвел глазами лежавших за пиршественными столами соратников и указал на них рукой.
— Но каковы мои орлы! Один лучше другого. Какой богатый выбор для тебя.
Таис смутилась, но виду не подала.
— Можно выбирать, не глядя, и не прогадаешь, — отшутилась она.
На следующее утро, придя к Апеллесу, Александр застал Таис уже позирующей. Она стояла, закрыв глаза, раскрывая миру всю свою красу. На приветствие царя коротко ответила «хайре», не открывая глаз. Лучший скульптор Эллады Апеллес усадил Александра в кресло, дал в руку копье и принялся за работу. С Таис делали наброски сразу несколько художников, обрадованные нежданным счастьем рисовать знаменитую модель. Быстро установилась сосредоточенная рабочая тишина. Александр поначалу тайком косился на Таис, потом невольно повернул голову и рассматривал ее в открытую. «Не зря скульптор Динон так ей дорожил», — подумал Александр.
Таис была действительно «станом и видом богине подобна младой»: гибкая и грациозная, но при этом полная юной жизни, со всеми теми роскошными формами и совершенными линиями, которые сводят с ума мужчин. Она отличалась горделивой осанкой — если ее нет, на это обычно не обращают внимания, но она превращается в неожиданное достоинство, если есть. Живот не двигался, когда она дышала, зато подымалась грудь, высокая, круглая, на которую Александр, не отрываясь, смотрел. Поймав себя на мальчишеском разглядывании, он быстро отвернулся и с досадой нахмурился. Таис же, следя за ним из-под ресниц, подумала: «Я тебе покажу твоих орлов!» Она вспомнила, как часто цитировала подруга Геро свое любимое:
…Так Менелай, нагой Елены грудь увидев,
Меч свой выронил, я знаю…
Геро была уверена, что мужчины устроены очень просто и все без исключения попадаются на один крючочек. Все ли?..
Становилось все жарче. Когда время работы истекло, художники огорченно зашумели, Таис же улыбнулась, потянулась сладко, соскочила со своего пьедестала, вылила на себя воду из кратера — многолетняя привычка обливаться до и после сеанса — вытерлась, замоталась в легкий химатион, подошла к Александру. С игривой улыбкой села на поручень его кресла, наклонилась и шепнула, касаясь губами его уха: «Пойдем на море…» Александр откинул голову и взглянул на нее. Посидел в задумчивости, потирая бровь и всем телом ощущая ее близость. «У меня же совсем нет времени…» — начал было он, но она перебила:
— Ш-ш-ш… — и прижала палец к его губам. — Не отказывай мне, пожалуйста.
— Ты думаешь, мне самому не хочется, — медленно и тоже шепотом, сказал Александр. Его обжигало ее дыхание. — Только на часок, так и быть.
Обрадованная Таис вскочила, но он удержал ее за руку. (Сейчас он был хозяином положения.) Шепнул на ухо:
— Только не пытайся вить из меня веревки…
Афинянка невинно улыбнулась, о чем, мол, речь…
Был полдень. Этим сказано все — Таис обожала море в это время. Не потому, что солнце палило нещадно, а потому, что его лучи изливали на мир невероятно белый, белее белого, свет, и он совершенно по-особому высвечивал все краски природы, отнимая у мира тени. Из разрешенного часа вышло по меньшей мере два. Они заплыли к камням, где жили крабы и мелкие рыбешки, и увлеченно ныряли, забыв обо всем.
— Море — это то место на земле, где я неизменно бываю счастлива, — Таис улыбалась. — Наверное, боги задумали меня рыбой, и только случайно из меня получился человек… Меня отпускают все страхи и муки в тот момент, когда я перестаю чувствовать ногами сушу, плыву непременно к горизонту и вижу только воду и небо впереди.
— Хорошо, что ты не рыба, клянусь Зевсом. Хотя, может, ты нереида? — Александра насторожило выражение «страхи и муки». Он уже слышал это от нее, и вот слышит снова. — Я считаю тебя чрезвычайно смелым человеком, решительным. Тебе наверняка было трудно бросать свою прежнюю жизнь… Ты ведь привязчивая.
— Да-да, как муха.
— Ведь ты лишилась гораздо большего, чем я. Все мое — к кому и к чему я привык с детства, что я люблю — все со мной. А ты все оставила, не побоялась перемен, нового. Так поступают только смелые люди.
Накупавшись, они улеглись высыхать на траве, пахнущей морковью. Александр наблюдал, как по его руке, путаясь в волосах, бежал бестолковый, но целеустремленный муравей. Александр сдул его, тот упал в траву, и Таис подставила палец, по которому он, движимый своими инстинктами, побежал дальше. Александр перекрыл ему путь своим пальцем, тот сунулся туда-сюда, и снова побежал по руке Александра. Таис краем сознания отметила, что это было первое прикосновение Александра, от которого ей удалось не вздрогнуть. Солнце осветило паутину, свитую усердным пауком между кустами ежевики. Она качалась от слабого ветра, и ее было то хорошо видно, то нет. Потом завязался странный, бессмысленный разговор двух счастливых людей.
