Барбара Картленд - Спящая красавица
Поэтому Оделла быстро взбежала по лестнице и направилась прямо в спальню отца.
Это была внушительных размеров комната, выходящая, как большинство спален в доме, окнами в сад.
В это время дня здесь не была камердинера.
Оделла тщательно закрыла за собой дверь и» подбежав к туалетному столику, выдвинула верхний ящик.
Там лежали другие бумаги, горсть золотых соверенов и серебряные монеты.
Еще там было несколько маленьких коробочек.
Оделла знала, что в них лежат отцовские запонки, его жилетные пуговицы и булавки для галстука, украшенные жемчугом.
Она положила документы поглубже — на случай, если камердинер залезет сюда, — и закрыла ящик.
После этого она подошла к камину, чтобы взглянуть на портрет, висящий над ним,
Это был очень изящный портрет ее матери, написанный в том же году, когда она вышла замуж.
Оделла подумала, что сейчас она очень похожа на мать и этом же возрасте.
Графине было восемнадцать, когда она вышла замуж, и девятнадцать, когда родилась Оделла.
У нее были прямые волосы, легкий румянец и кожа снежной белизны.
Ее большие глаза были дымчато-серые словно перья на грудке голубя, и очень красивые.
Она казалась воздушной, и Оделла понимала, что имел в виду отец, говоря об одухотворенности матери.
— Если бы только вы были здесь, мама, — прошептала Оделла, глядя на портрет. — Как было бы славно нам вместе заняться тем, о чем вы мечтали всю жизнь! Теперь вы могли бы построить больницу, открыть школы и помогать людям, как вы хотели всегда!
Внезапно Оделла почувствовала, что мать как бы говорит ей: именно это ты должна делать.
— Я буду… стараться, мама… Я… буду очень стараться, — обещала Оделла. — Только… вы тоже должны… помогать мне,
На глаза у нее навернулись слезы, и Оделла торопливо отвернулась от портрета.
Когда умерла мама, она плакала долго и безутешно, пока нянюшка не сказала ей твердо:
— Прекрати расстраивать свою мать, Оделла!
Оделла недоверчиво посмотрела на нее, а нянюшка продолжала:
— Конечно, ты ее огорчаешь! А чего еще можно ждать, когда ребенок постоянно плачет, как ты, и отказывается от еды? Ты всех делаешь несчастными, не только себя!
— Вы… правда думаете, что… мама сейчас видит меня? — спросила Оделла.
— А как же! — воскликнула нянюшка. — И если ты меня спросишь, я скажу, что ей за тебя стыдно, потому что твой бедный отец страдает, а ты не делаешь ничего, чтобы ему помочь!
Нянюшка говорила осуждающим голосом, но Оделла почувствовала, что она принесла свет в темноту, которая ее окружала.
Она перестала плакать, а когда отец вернулся домой, постаревший на несколько лет, Оделла сделала все, что могла, чтобы заинтересовать его и развлечь.
И надо сказать, отчасти она добилась успеха.
От этого на сердце у нее стало теплее: она думала, что мама была бы ею довольна.
Оделла не сомневалась, что нянюшка была права, когда говорила, будто мама может видеть и слышать тех, кого больше всех любит: ее мужа и дочь.
— Я не буду плакать, — пообещала Оделла. — Но сейчас мне не хватает вас, мама, больше, чем когда-либо прежде.
Она уже собиралась выйти из комнаты, когда вдруг услышала голоса.
На мгновение Оделла была не в состоянии понять, откуда они доносятся, но потом сообразила, что разговаривают за дверью, которая соединяла отцовскую спальню с маминым будуаром.
Обе спальни соединялись общей гардеробной, что было удобно, если жена ночевала в спальне своей, а не мужа.
Спальня отца была последней по коридору; за ней располагался будуар, а потом — спальня матери Оделлы.
Оделла неожиданно вспомнила, что мачеха переименовала будуар в гостиную.
Дверь между комнатами, должно быть, была прикрыта неплотно, и Оделла подумала, что нужно бы ее закрыть.
Оставить так — значило бы вводить камердинера в искушение подслушивать, что говорится в спальне.
Оделла направилась к двери и вдруг услышала, как ее мачеха говорит:
— Она уже миллионерша, и ее состояние увеличивается с каждым днем, если не с каждым часом!
Оделла затаила дыхание. Как она и подозревала, мачеха уже знает о ее богатстве.
Мужской голос ответил:
— Меня ничуть не интересует ваша падчерица, Эсме, как вам хорошо известно. Меня интересуете вы!
— Очень мило с вашей стороны так говорить, — отвечала графиня. — Тем более что это вполне отвечает моим чувствам, но в то же время, обожаемый Джонни, вы должны понять, что такую возможность нельзя упускать!
Оделла стояла не шелохнувшись, словно ее пригвоздили к месту.
Теперь она поняла, с кем разговаривает ее мачеха.
Это был виконт Мор, о котором она говорила за завтраком.
— Почему, о, почему, — воскликнул виконт, — я не встретил вас до того, как вы вышли, замуж за Шэлфорда!
— Вы были в Индии и отважно сражались, — отвечала графиня. — И потом, тогда я была замужем за Гербертом.
— Прежде чем судьба соединила нас, вы целый год были вдовой! — простонал виконт.
— Судьба порой очень жестока! — сказала графиня словно бы с рыданием в голосе. — И вам известно, дорогой виконт, дне хуже, чем мне, что вы не в состоянии обеспечить супругу.
— Все изменится, когда умрет мой отец, — заметил виконт.
— Ненамного, — возразила графиня. — Если вы честны, мой обожаемый, то должны согласиться, что ваш отец — по .любым меркам не .самый богатый человек, а ваш дом требует — расходов, исчисляемых тысячами фунтов.
— Это правда, — признал виконт. — Ноя хочу вас, Эсме! Я хочу вас 6езумно!
— Так же, как и я вас, — нежно сказала графиня. — Именно поэтому я прошу вас выслушать то, что я должна вам сказать.
— Все, что я хочу, — это быть подле вас, говорить с вами и любить вас.
— Все это будет возможно, — прошептала графиня, — если вы женитесь на Оделле.
— Зачем мне неопытная девчонка восемнадцати лет? — грубо спросил виконт. — Мне нужны вы — нужны, как не была нужна ни одна женщина прежде!
Наступила тишина. Оделла не сомневалась, что в этот, момент виконт целует ее мачеху.
Ей было неловко, что она подслушивает. Оделла знала, что это нехорошо, но она должна была выяснить, что задумала мачеха.
Прошло немало времени, прежде чем графиня слегка нетвердым голосом сказала:
— О, любимый, вы знаете, что я обожаю вас, но мы должны смотреть на вещи трезво и быть очень, очень осторожными!
— Я знаю, — сказал виконт, — но все, что я хочу, — это увезти вас на необитаемый остров, где мы будем одни и не надо будет бояться каждого глаза, который нас увидит, и каждого уха, которое услышит, что мы говорим.
— Это было бы замечательно, невыразимо замечательно — быть вместе с вами, — почти шепотом сказала графиня и уже совсем другим тоном добавила: — И мы можем быть вместе, если вы сделаете, как я говорю.
