Дональд Маккейг - Ретт Батлер
Ретт не понимал приступов меланхолии, которая порой находила на Эндрю. Хотя Эндрю был смел, какой-то сущий пустяк мог запросто огорчить его.
— Кэткарт свысока обращается со всеми, — объяснял Ретт терпеливо, — Он по-другому не может. Не стоит обращать внимание.
Не в силах ни вразумить, ни рассмешить Эндрю, Ретт тихо сидел рядом с ним в наиболее тяжелые часы и минуты — только это, кажется, и могло вывести его из отчаяния.
Несмотря на то что Кэткарт Пурьер поносил «филистимлян-плантаторов», он никогда не подвергал сомнению традицию Чарльстона, согласно которой молодые джентльмены должны были погулять перед женитьбой. Отец Эндрю, полковник Джек Раванель, познакомил Ретта со спиртным и сопроводил юношу в публичный дом хозяйки мисс Полли, едва тому исполнилось пятнадцать лет.
Когда Ретт спустился в холл, старый Джек с усмешкой спросил:
— Ну, сэр. Что вы думаете теперь о любви?
— О любви? Разве это так называется?
После трехлетнего курса занятий у Кэткарта Пурьера Ретт научился хорошо считать, читать по-латыни (со словарем), знал имена всех английских монархов, начиная с Альфреда, и прелести самых хорошеньких женщин легкого поведения Чарльстона, а также то, что в покере стрит никогда-никогда не побьет флэш.
В том же году, когда присоединение Техаса обсуждалось в Сенате Соединенных Штатов, Кэткарт Пурьер опубликовал скандальное письмо. К чему Кэткарту было так выставлять свое мнение, осталось непонятным. Некоторые считали, что он завидует растущей славе поэта Генри Тимрода, другие отмечали, что именно «Чарльстонский Меркурий», некогда отказавшийся печатать стихотворение Кэткарта, опубликовал его возмутительное письмо (правда, с извинением редакции).
«Отмена федеральных законов, — писал Кэткарт Пурьер, — есть огромная глупость, а приверженцы ее — безрассудные глупцы. Разве может поверить любой разумный че-ловек в то, что федеральное правительство разрешит каббале каролинских джентльменов определять, каким федеральным законам стоит подчиняться, а каким нет? Некоторые из этих джентльменов шепотом уже произносят страшное слово "отделение". Надеюсь, если мистер Лэнгстон Батлер и иже с ним наконец решат покончить жизнь самоубийством, то сделают это тихо, не вовлекая остальных людей в свою глупость».
Хотя отец Ретта не мог вызвать Кэткарта Пурьера — негодяя, который насмеялся над всем, что было святого, — на дуэль, Лэнгстон сделал то, что было в его силах: убрал из-под влияния Пурьера своего сына.
Когда экипаж катился по Кинг-стрит, Лэнгстон сказал Ретту:
— Сенатор Уэйд Хэмптон нанял педагога для своих детей. Вот он и будет тебя учить… Надеюсь, ты еще не заразился изменническими взглядами.
Ретт смотрел на отцовское сердитое лицо и думал: «Ему хочется сделать меня таким же, как он». Выпрыгнув из экипажа, юноша проскочил за телегой с пивом и исчез из виду.
Томас Бонно отложил в сторону сеть, которую чинил.
— Что вы здесь делаете, молодой человек?
Улыбка Ретта была натянутой.
— Я надеялся, что мне здесь рады.
— Выходит, не так. Вы приносите только несчастья.
Держа в одной руке бинокль, а в другой книгу «Друг моряка», на улицу вышел Тунис.
В отчаянии Ретт произнес:
— В книге неверно описывается парусность кеча.
Тунис раскрыл от изумления глаза.
— Папа, молодой Батлер тут хочет сказать, что он моряк. Представляешь?
Коротенький синий пиджак едва закрывал шелковую в рубчик рубашку Ретта, а брюки были ему настолько узки, что он боялся наклониться.
Все Бонно ходили босиком, грязные парусиновые брюки на Тунисе были подпоясаны веревкой.
Ретт тихо сказал:
— Мне больше некуда идти.
Тунис некоторое время внимательно смотрел на Ретта, а затем рассмеялся.
— За эту книгу я отдал восемь бушелей устриц, а молодой господин говорит, что тут напутали.
Томас Бонно с шумом выдохнул.
— Боюсь, что пожалею об этом. Садитесь, а я покажу, как чинить сети.
Бонно собирали устрицы на отмели острова Моррис и рыбачили у острова Салливана. Ретт вставал до рассвета, трудился и смеялся вместе с ними, а в один незабываемый воскресный день, когда Томас с женой и младшими детьми находились в церкви, Ретт и Тунис, столкнув ялик Томаса в воду, поплыли до самого Бофора.
Юный Ретт Батлер никогда не думал, что можно быть таким счастливым.
Каждый негр вблизи реки Эшли знал о белокожем «сыночке» Томаса Бонно, однако миновало тринадцать недель, прежде чем Лэнгстон Батлер обнаружил местонахождение Ретта, и еще день, прежде чем лодка из Броутона причалила к дощатой пристани Бонно.
Перед Томасом Бонно угрожающе выросла фигура Лэнгстона Батлера.
— Многие законодатели хотят выгнать свободных цветных из Каролины или вернуть их в рабство. И я того же мнения. Если попробуешь еще раз вмешаться в дела моего семейства, даю слово, что ты вместе с женой и детьми согнешься под ударами кнута Уотлинга.
За весь долгий путь вверх по течению к Броутону Лэнгстон Батлер не сказал сыну ни слова, а причалив к берегу, сразу передал Ретта Исайе Уотлингу.
— Вот еще один работник на рисовую плантацию. Если он убежит или ослушается, угостите его кнутом.
Уотлинг отвел Ретта в негритянскую хижину, где соломенная подстилка шевелилась от блох.
Воду спустили уже как две недели, и рис прекрасно разросся. В самое первое утро работы на рисовом поле Ретт наглотался москитов и прочей мошкары и через двадцать минут после восхода солнца едва мог вздохнуть, так перегрелся воздух.
Почти по пояс в грязи, Ретт рыхлил почву перед собой, насколько удавалось дотянуться, потом с трудом вытягивал ноги и переступал дальше.
Большой начальник на сильном коне, Шадра Уотлинг наблюдал за ним с дамбы.
В полдень работы остановились, чтобы рабы могли подкрепить силы — обед представлял собой кукурузную кашу с бобами из общего котла. У Ретта не было ни чем, ни из чего есть, пришлось подождать, пока негр поблизости не доест, и попросить у него миску и ложку.
После полудня жара подскочила до 95 градусов[4], у Ретта перед глазами плыли красные и фиолетовые пятна.
По традиции после того, как работник выполнял задание, он мог заниматься своими делами. К трем часам некоторые из самых крепких мужчин ушли с поля, а к пяти часам работали уже только Ретт и две женщины средних лет. В половине девятого, когда Ретт закончил работу, оставались только он и Шэд Уотлинг.
— Лучше берегитесь змей, — усмехнулся Шэд Уотлинг, — Мы уже потеряли здесь одного негра на прошлой неделе.
