Кейт Фернивалл - Жемчужина Санкт-Петербурга
Капитан Чернов улыбнулся и погладил руку Валентины. Девушка возблагодарила всех святых за то, что на ней длинные белые вечерние перчатки.
Императорская чета неторопливо прошла мимо, сверкая бесчисленными наградами и драгоценностями. За ними шествовала целая процессия (человек сто или даже больше) членов императорской фамилии, и все они держались с таким надменным видом, будто им принадлежал весь мир. Ну, мир не мир, а Россия точно находилась в их власти. Романовский кулак был сжат так крепко, что Валентине показалось невозможным, чтобы кучка забитых заводских рабочих смогла вырвать власть из этих рук. Шествие произвело большое впечатление на девушку. Россия была в безопасности. Революционеры могли не надеяться отобрать у царя бразды правления.
— Вам такие украшения не нужны, — шепнул ей на ухо Чернов. — Вы сами прекраснее любого алмаза.
Она высвободила руку и с горечью в голосе произнесла:
— Вы ничего не знаете о том, что мне нужно!
Они танцевали несколько часов, и все равно Валентина предпочитала танцевать, а не сидеть. Внутреннее тепло, которое дала водка, пошло на убыль, словно вода, уходящая с отливом и обнажающая острые камни.
Как мог отец поступить с ней так? Ей захотелось разорвать свое кремовое шелковое платье, украшенное сотнями жемчужин. Одно это платье стоило тысячи рублей. А остальные платья в ее гардеробе? А платья в гардеробе матери? Все это было куплено на деньги, взятые в долг. В памяти снова всплыло слово, которое ужасало ее, от которого у нее подкашивались ноги и останавливалось сердце. «Казнокрадство». Отец был царским министром финансов, и денежные сундуки Романовых находились в его руках.
— Почему вы так серьезны? — поинтересовался капитан Чернов.
Они танцевали вальс, и его рука похозяйски лежала у нее на талии.
— Сколько разных мундиров, — ответила Валентина. — Какой мы, оказывается, воинственный народ.
Он снисходительно улыбнулся.
— Дорогая Валентина, вам нужно понять, что на протяжении всей истории российское государство держалось не на законах и не на культуре, а на военной силе.
— А я думала, мы уже переросли это. Как же торговля и сельское хозяйство?
Он рассмеялся.
— Нет. Россия есть и всегда будет военной державой.
Капитан был хорошим танцором. По залу он скользил плавно, уверенно и умело вел партнершу, но Валентина не хотела прекращать разговор.
— Я слышала, на днях гдето у железной дороги военные напали на молодых заводских рабочих.
— Не то чтобы напали, скорее преподали им хороший урок.
— А в чем они были виноваты?
— Валентина, — сухо произнес он, — не сейчас.
— Степан, вы были с теми гусарами, которые напали на рабочих?
Он холодно посмотрел ей в глаза.
— Да, я был там. — Чернов помолчал, всматриваясь в ее лицо. — Вы хотите по этому поводу чтото сказать?
— Нет, — быстро ответила она. — Я ничего не хочу сказать.
В полночь был подан ужин. Валентина почти ничего не ела. В концертном зале были накрыты круглые столы. На белоснежных камчатных скатертях с романовским орлом лежали золотые приборы. У каждого стола стоял пустой стул специально для царя, который как радушный хозяин подходил то к одному, то к другому гостю. Однако вид разнообразных закусок и фазанов не разбудил аппетита Валентины, даже наоборот. Она поднялась изза стола и, извинившись, вышла в аванзал, где увидела женщину в изящном платье, которая стояла у высокого окна и всматривалась в ночь. Валентина подошла и остановилась у нее за спиной.
— Добрый вечер, графиня Серова.
Наталья развернулась, и Валентина увидела в ее руке бокал с коньяком.
— Ах, это вы. Пианистка, если не ошибаюсь. Что вы здесь делаете?
— Мне было жарко.
Женщина отпила коньяку, и по лицу ее скользнула улыбка.
— Хотите пить?
— Да.
— Идемте со мной.
Валентина следом за элегантной спутницей прошла в соседний зал, где стоял длинный стол, посредине которого возвышался выполненный из льда дельфин. Но девушка лишь краем глаза взглянула на него. Вокруг ледяной скульптуры стояли ряды хрустальных бокалов со всевозможными напитками: лимонад, фруктовые соки с правой стороны, вина и прочие алкогольные напитки — слева.
— Хотите вина? — предложила Серова. — Или чегонибудь покрепче?
— Я, пожалуй, выпью персикового сока. — Валентина поднесла к губам высокий стакан. — Это так освежает.
Графиня недовольно поморщилась. Было очевидно, что ей хотелось напоить девушку, теперь же она разочарованно прикусила нижнюю губу и ушла. Но Валентина осталась. В этом зале было прохладнее. Она взяла кусочек льда и приложила к виску, продолжая потягивать сок. Когда была выпита половина стакана, она взяла с большого подноса другой стакан и вылила его содержимое в остатки персикового сока.
— Где вы пропадали? — Капитан Чернов недовольно нахмурил светлые брови, когда Валентина вернулась на свое место. — Вам нездоровится?
— Нет, вовсе нет, — улыбнулась она. — Я встретилась с графиней Серовой, и мы поспорили, у кого из военных самая красивая форма.
— Надеюсь, вы были за гусар?
— Разумеется. — Она провела пальцем по шее сверху вниз, чтобы увидеть, как его голубые глаза проследят за этим движением. — Я ведь ни на кого другого и не смотрю.
Он рассмеялся и принялся рассказывать о том, как когдато делал ставки на петушиных боях, впрочем, Валентина вскоре потеряла нить рассказа.
— Я бы еще чтонибудь выпила, — заявила она.
— Позвольте, я попрошу когонибудь из слуг принести.
— Благодарю вас, не нужно. Мне хочется немного пройтись.
— Тогда поторопитесь. — Он кивнул на один из соседних столиков, за которым сидел царь Николай. — Сейчас его величество окажет нам честь.
Когда Валентина проходила через огромные золоченые двери зала, ее вдруг поразила мысль: капитану нравилось указывать ей, что делать.
27
На сигарете, которую курил Йенс, была изображена монограмма императора Николая. Он попытался себе представить, каково это — когда твои инициалы напечатаны, вытеснены золотом или вышиты на всем, что тебя окружает. На императорский бал он пришел только затем, чтобы угодить министру Давыдову, и настроение у него было паршивое. Он поговорил с теми людьми, которых министр собрал в одном из неприметных аванзалов. Они беседовали долго, пока воздух там не сделался сизым от табачного дыма, и в конце пожали друг другу руки. И все равно Йенс не чувствовал к ним доверия. В Петербурге никому нельзя доверять.
Даже той, с веселыми темными глазами. Йенс поморщился и затушил сигарету.
