Николь Фосселер - Время дикой орхидеи
Что-то вроде всхлипа вырвалось у нее, и она пару раз сглотнула, прежде чем снова овладеть собой.
– Для тебя было как будто сущим наказанием быть женатым на мне. – Она вскинула подбородок и пристально на него посмотрела. – Есть вещи, которые нельзя простить. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь. Но если ты хочешь мне что-то возместить, лучше сделай это с детьми. Они тоскуют по отцу, который был бы для них чем-то бо́льшим, чем просто мужчина, зачавший их в грубом, бесчувственном соитии.
Лилавати повернулась к нему спиной и поцеловала Ли Мей в головку.
– Если ты и правда хотел бы этого… Дети тут рядом.
Как только он вошел в комнату, голоса детей оборвались.
Они замерли посреди движения, кубик для строительства еще зажат в поднятой руке, ложка, которой кормили куклу, застыла на полпути ко рту. Округлив глаза, они молча таращились на него. Почти испуганно.
Когда они успели вырасти? Феена с косой толщиной в руку и с тонкими изящными конечностями, умопомрачительно красивая: большие карие глаза и мягкие черты; должно быть, она уже почти в том возрасте, в каком Мей Ю тогда сняли с корабля. Из Харшада получился жилистый подросток, с открытыми, живыми чертами. Маленький оранг-лаут, весь насквозь, для которого наверняка главной радостью было бы выходить в море на парусной лодке и рыбачить.
Рахарио ни разу не подумал, чтобы взять его с собой. И чтобы послать детей в школу, научить их хотя бы читать и считать, а обо всем остальном заботилась Лилавати. Об этих детях, которые в такой же степени были его плоть и кровь, как и Ли Мей, но Ли Мей он брал из колыбели, когда она плакала, баюкал ее на руках и тихо говорил с ней, пока она не успокаивалась. Случалось, он ночь напролет носил ее по дому, пока она не накричится до изнеможения.
Стыд высосал все силы из его костей, вина и раскаяние повергли его ниц, и он зарылся головой в ладони. В ушах шумело и пульсировало, шепот детей он слышал будто издалека.
– Тебе грустно?
Он поднял голову. Черные неукротимые кудри, перед ним стояла маленькая Шармила, вопросительно устремив на него взгляд. В том, как прочерчивалась вертикальная складочка над переносицей и как был прорисован рот, как она вздергивала остренький подбородок, она была точной копией его младшей сестры.
– Да. – Голос его был тяжелым и вязким. – Очень грустно.
Девочка выпятила животик, задумчиво покусывая жемчужными зубами нижнюю губу. Она совершила над собой какое-то преодоление и протянула ему свою донельзя заласканную куклу. Губы его дрогнули – наполовину в улыбке, наполовину в усиленной попытке не сломаться перед детьми.
– Спасибо. Ты меня очень порадовала.
Он учащенно моргал, вертя в руках куклу, а когда Шармила неловко положила маленькую ладошку ему на голову, слеза скатилась из уголка его глаза.
Он робко улыбнулся дочке и осторожно взял ее за локоть. Шармила медлила, оглядывая его так основательно, как будто он был неведомым зверем, про которого не знаешь, можно ли его погладить или он укусит. И все же она сделала полшага к нему, потом еще шаг – и обняла за шею.
Рахарио задрожал, прижимая ее к себе, вдыхая ее аромат, который странным образом был ему незнаком, но и чужим тоже не был. Утешение, исходившее от этого маленького существа, одолело его, и он дал волю слезам.
Привлеченная смехом и радостными голосами детей, которые старались перекричать друг друга, тогда как в их хор вплетался бас Рахарио, Лилавати подкралась ближе и остановилась в тени дверного проема.
Прижав к себе куклу, Шармила сидела на корточках между коленей отца, а тот внимательно слушал, как Харшад объяснял ему, что они с Фееной тут строят. Глаза Феены недоверчиво вспыхивали; как старшая из них, она лучше была знакома с отцовским переменчивым настроением. Она знала, как опасно бывает поддаться радости, когда он с ними играл. Поскольку неизбежно последует горькое разочарование: видеть его несдержанным или гневным, а то и вообще подолгу не видеть. И тоска, которую Лилавати все же прочитывала в ее глазах, причиняла ее сердцу боль.
Боль, которая тут же смягчилась, когда Харшад, запрокинув голову, громко смеялся тому, что сказал Рахарио, а отец ерошил ему волосы. И уголки губ Феены тоже расползлись в улыбке, и она смущенно потупилась над кубиками, но то и дело с блаженством и жаждой поглядывала на отца.
Больше всего Лилавати радовалась удивлению в глазах Рахарио. Его вниманию, которое он уделил детям, и его улыбке. Потому что она исходила от сердца.
Тигр был укрощен; своего укротителя он нашел в лице неумолимой жестокости смерти.
Теперь ты видишь, каково это, когда тебе вырывают сердце. Когда жестоко перемалывают все твои мечты и надежды.
И она немного устыдилась своих злорадных мыслей.
Лилавати тоже на свой лад горевала по Мей Ю. По этому нежному, мягкому созданию, которому была дарована такая короткая жизнь; она с тех пор каждый день молилась о душе Мей Ю, чтобы ей было обеспечено счастливое возрождение.
Лилавати нежно терлась щекой о головку Ли Мей, поглаживала ее по спинке, которая вздымалась в дыхании тяжелого сна.
Позднее она принесет богам щедрую жертву и зажжет целый пучок ароматных палочек за Мей Ю. Не только потому, что она на прощание с этим миром оставила им в подарок это красивое дитя.
Но и потому, что Мей Ю удалось то, в чем перед тем потерпели поражение боги.
Сердце Лилавати было легким и полнилось надеждой, когда она поглаживала крохотные ступни Ли Мей.
Эти ступни, у которых между вторым и третьим пальчиками были натянуты плавательные перепонки, как у утки или выдры.
23
В 1867 году для Сингапура началось новое летоисчисление.
Наконец-то в Лондоне не только вняли жалобам и требованиям коммерсантов, но и провели одно решение. С 1 апреля Сингапур становился колонией короны, теперь не только равноправной с Калькуттой, но и равноценной и прежде всего независимой. Управляемой губернатором, который впредь назначался не Бенгалией, а Вестминстером, при поддержке собственного кабинета как для законодательства, так и для исполнения законов.
Отводок пустил в морское дно собственные корни, обрубив некогда питающие, а затем все более удушающие воздушные корни материнского растения. Новый драгоценный камень засверкал в золоте британской короны. Хотя и маленький, конечно, и не такой чистой воды, как весомый бриллиант огромной Индии, но не менее гордый; сапфир, который победно направлял свое синее, как небо и море, сияние навстречу своему будущему.
Поразительно быстро торговля оправилась после кризиса. Вольный порт Сингапур был слишком важным, имел слишком удачное расположение, чтобы без него могли обойтись в Юго-Восточной Азии, а окончание Гражданской войны в США и конец Тайпинской революции в Китае поспособствовали тому. В Нью-Харборе только что возник второй сухой док, который должен был облегчить, а главное, ускорить разгрузку и погрузку товаров на большие новые пароходы, тогда как на реке Сингапур, безнадежно забитой сампанами и тонг-кангами, все это требовало больше времени.
