Жюльетта Бенцони - Искатели приключений: откровения истории
Красавицы горько вздыхали.
Долгие годы Мигель де Маньяра искупал тяжким служением свои грехи Он делал это с таким мужеством и стойкостью, что, наверное, отмолил всю свою прежнюю жизнь. Репутация его святости росла год от года. Так прошло десять лет.
Однако женщины, которых он когда-то любил, не оставляли стараний вернуть его к амурной жизни, но всем им он отвечал отказом. И рассказывал о смерти, о том, что он должен себя сохранить в чистоте во что бы то ни стало и что ему не так сложно это делать, поскольку он живет воспоминаниями о Херониме. Мигель теперь носил на теле власяницу и, к ужасу прислуги, в собственном замке истязал себя бичем.
Наконец смерть пришла за ним. Ранним утром мая 1679 года, точнее 9 мая, когда все колокола Севильи славили ангелов, а солнце, набирая летнюю силу, повсюду разливало аромат цветущих роз, он наконец заснул, ослабленный долгой ночью агонии. Он уже не был Дон-Жуаном. Умирал в мире и покое совсем другой человек. Последним его вздохом было имя:
– Херонима…
Голгофа была пройдена. Севильский обманщик уходил в бессмертие…
13 мая 1778 года Ватикан объявил дона Мигеля де Маньяру преосвященным, но жители Севильи тревожили Рим постоянными требованиями канонизации. Однако Святая церковь не решалась пока причислить к лику святых того, кто был Дон-Жуаном.
ШЕВАЛЬЕ ДЕ МЭЗОН-РУЖ
Два господина спустились на несколько маршей и оказались в маленьком внутреннем дворике, казавшемся особенно серым и унылым после яркого солнца снаружи.
Тот, что был повыше, прошептал своему спутнику:
– Мы пройдем через калитку. Не говорите ни слова, предоставьте мне действовать…
Второй ответил легким кивком, и оба быстро направились к тюремным воротам. Инстинктивно шевалье бросил последний взгляд на голубой квадрат, вырезанный в небе этим мрачным двором. Последний рефлекс, быть может, перед тем, как войти в мир страданий и разочарований, каким была к началу августа 1793 года тюрьма Консьержери.
Гражданин Мишони хорошо знал, чем он рискует, проводя бывшего шевалье де Ружевиля в камеру к бывшей королеве Марии-Антуанетте. По правде говоря, гражданин Мишони не ставил превыше всего свой гражданский долг. К тому же он любил золото, заключенное в ливрах, позвякивавших в его карманах и оно помогло ему смело пуститься в самую опасную авантюру. А Ружевиль, судя по всему, был в ладах с приятным металлом.
И потом, то был не первый раз, когда Мишони занимался подобной конспирацией. За два месяца до того он помогал барону де Батцу (тому самому, что сопровождал короля Людовика XVI по дороге на эшафот), когда он пытался организовать побег королевы из донжона Тампля. Что до Ружевиля, то Мишони знал его всего несколько месяцев, кавалер просил его тогда о своем друге и одной миловидной дамочке, попавшей в тюрьму по доносу ревнивой соперницы. Но ее юная свежесть везде сеяла вражду, и два друга тут же сцепились насмерть в борьбе за право обладать ею.
Охрана у входной решетки хорошо знала гражданина Мишони. Он каждый день совершал обход в тюрьме, а они, в свою очередь, часто несли охрану в Консьержери и Тампле и потому привыкли к его фигуре. Он уже не предъявлял им свой пропуск, а только приветливо улыбался. Они не знали его спутника и сразу проявили недоверие и беспокойство, но Мишони опередил их, сказав:
– Гражданин Гуз мой помощник. Он вам скоро надоест, так как будет бывать часто. Здесь слишком много заключенных на меня одного! Тюрьма забита до отказа, скоро некуда будет помещать арестованных!..
Один из стражников громко расхохотался, второй продолжал спокойно курить, стряхивая пепел себе под ноги.
– Да, хорошо метет метла, гражданин администратор! Но, когда уберем кого надо, ты сможешь отдохнуть. И произойдет это скоро, судя по тому как работает Комитет общественного спасения. Всех бы сюда засунуть!. – и он тоже покатился со смеху.
Мишони обернулся и увидел, как Ружевиль побледнел, он предупредил его взглядом, тогда как явно обрадованный радужной перспективой охранник похлопал шевалье по плечу и заявил:
– Да ты не разочаровывайся, гражданин Гуз, вот увидишь, заключенные совсем не такие скучные, как можно было бы предположить! Ты сделаешь открытие!..
– Да, у него нет еще привычки, – прервал его Мишони, – но скоро он ее приобретет.
– Еще бы! Здесь полно хорошеньких девочек, и если ты ходок…
Ружевиль принужден был изобразить улыбку и выдавил из себя деревянным голосом:
– Я не говорю нет, не говорю нет…
– О, я надеюсь скоро увидеть тебя расцветшим, когда ты бросишь взгляд на несколько корсажей, правда, приятель?!
– Ба! – снова включился Мишони, – я вам скажу, что юность проходит, и ты, гражданин охранник, не будешь исключением. Итак, мы можем пройти?
– Ну, конечно! И массу удовольствий тебе, гражданин Гуз! Ты нам расскажешь о своих успехах.
Очутившись в караульной, Ружевиль достал платок и вытер пот со лба. Он обладал крепкими нервами, но непристойности солдат вызвали у него приступ гнева. Это было слишком, в час, когда он пришел освободить ту, которую так долго и безнадежно любил, ту, которой навеки отдал свое сердце, выслушивать такое!
– Входите, – прошептал Мишони, – мы будем спускаться, осторожней, здесь еще калиточка…
И в самом деле: навстречу им вышел человек в красном колпаке. Он приподнял свой патриотический символ, приветствуя Мишони, который тут же начал церемонию представления.
– Откуда ты начнешь обход, гражданин администратор? Со вдовы Капетинга, как обычно? – спросил охранник.
Мишони принял торжественный вид:
– Да, конечно! Но клянусь тебе, что это не доставляет мне удовольствия. С ней никак не проходит одна штука…
– Дама! А чего же ты хотел, здесь не Трианон, тут поменьше цветочков и нежностей.
Так рассуждая, он провел их в длинный коридор со множеством дверей по обеим сторонам. Освещали его факелы на толстых цепях, подвешенные к стенам. Перед первой дверью, укрепленной намного прочнее остальных, на бочках сидели два жандарма и играли в кости. Один из них, Дюфрен, принялся отпирать многочисленные замки, а другой, Жильбер, стал докладывать Мишони о тюремных делах. Целая буря чувств поднялась в душе Ружевиля.
Дверь открылась, открыв их взорам длинную узкую комнату, освещенную только одним окном почти под самым потолком. Одна кровать, одно кресло, один стол, туалетный столик и уголок для естественных нужд – вот все убогое убранство, производившее самое тягостное впечатление. Здесь были заключены две женщины. Одна из них, юная свежая девушка, стояла у туалетного столика, где за минуту до того перебирала несколько жалких предметов, но вид той, что сидела в кресле, заставил неистово биться сердце шевалье: то была королева.
