Лоретта Чейз - Последний негодник
– Вне…
– Я не хочу, чтобы ты срывался на слугах. Как можно ожидать, что они с воодушевлением примутся за работу – не говоря уже об их хозяйке – если ты топчешься рядом, рычишь и ругаешься на всех?
– Ты вышвыриваешь меня из моего собственного дома?
Она встретила его грозный взгляд. И предпочла этот яростный суровый взгляд с негодованием отмести.
– Ты и так редко бываешь дома. И тебе все едино, что с ним станет. Я бы подумала, что ты счастливо проводишь время где угодно, только не здесь.
– Проклятье, Гренвилл, мы только вчера поженились, и… и ты уже выгоняешь меня?
Эйнсвуд оставил кресло, подскочил к Лидии и сграбастал за плечи.
– Я женился на тебе, черт возьми. Я твой муж, а не какой-то любовник, которого ты можешь выкинуть после одного кувыркания в постели.
И обрушил рот на ее губы.
Их накрыло молниеносное свирепое и опустошительное любовное неистовство, страстная жажда, какую Лидия никогда и не стремилась утаить.
Она отведывала на вкус гнев и силу, но более всего грех, дьявольское осознание всего этого, то, как Эйнсвуд творил слова любви, вторгаясь в ее рот своим языком
Муж отпустил ее раньше, чем она была к тому готова. Не устояв на ногах, Лидия схватилась за его рубашку.
– Милостивый Боже, Эйнсвуд.
Несколько невыразительных слогов, вот и все, что она смогла выдавить.
– «Вир», – прорычал он. – Ты говорила мое имя, когда мы приносили клятвы. Скажи его, Лидия.
– Вир. – Она потянулась, обхватила его лицо ладонями и притянула к себе. – Сделай так снова.
– Ты не выгонишь меня, – повторил Вир. Одним щелчком он освободил верхнюю пуговицу на ее лифе. С искусной уверенностью пианиста, исполняющего на концерте арпеджио, расстегнул остальные.
Она опустила руки, беспомощно свесив их по бокам.
– Ты все неправильно понял, – говорила она.
– Я расставлю все по местам.
Он расстегивал крючки и развязывал ленточки с тем же безжалостным искусством.
Еще мгновение, и ее черное одеяние кучей свалилось на пол. Вир отшвырнул его ногой.
И уставился на ее белье.
– Я никогда не утверждала, что не хочу тебя, – попыталась объяснить Лидия.
– Ты хочешь меня недостаточно сильно. – Он помедлил, прошелся пальцами по кружевам и шелковым ленточкам. Его угрюмое выражение чуть смягчилось. – Прелесть какая.
– Подарок от леди Дейн.
Он наклонил голову и провел языком по замысловатой, легкой, как паутинка, кружевной кромке корсажа.
Лидия задержала дыхание, вцепившись пальцами в каштановую шевелюру и пытаясь остановить мужа.
– Что ты вытворяешь?
Она расслышала в своем голосе неуверенность и тревогу. Лидии это не понравилось, но она ничего не могла с этим поделать. Вир был повесой. И поднаторел в греховных действиях, в которых она была совсем неискушенной и каковые еще едва могла вообразить.
Он повернул голову и укусил жену за предплечье.
Она отпрянула.
– Ты надела такие восхитительные новые штучки только для меня, – заметил он. – Как мило.
Верно, «штучки» были восхитительны. И без сомнения, ужасно дорогие. Впрочем, было неучтиво отказаться от подарка леди Дейн, даже если та зашла слишком далеко и снабдила Лидию таким ворохом непристойного белья, что можно было бы нарядить дюжину шлюх.
– Значит ли это, что ты больше не сердишься? – осторожно спросила она.
Он поднял голову и посмотрел ей в глаза. Она увидела мерцающий зеленью потемневший взгляд.
– Я сердился? Совершенно не помню.
И тут же расцвел той потрясающей улыбкой, от которой плавились кости, и тело превращалось в желе. Этот смертоносный ленивый изгиб губ принадлежал распутнику, о чем Вир прекрасно был осведомлен. Неудивительно, что он презирал женщин. Ему довольно было улыбнуться им таким вот образом, и они снопами падали к его ногам.
В душе она тоже пала ниц, в то время как на деле притянула его к себе за голову и впилась губами в этот порочный рот.
Вир просто позволил жене творить, что хочется. Не двигаясь, не отвечая. Руки его покоились у нее на талии, там, где устроились секундой раньше.
Лидия провела языком по его губам точно также поддразнивая, как он проделал это с кружевом ее корсажа.
Виру пришлось крепче ухватиться за ее талию.
Она прикусила его нижнюю губу, как он кусал ее руку.
В ответ он тоже укусил, и тут же присоединился к жене.
Долгий, глубокий и на этот раз свирепый, поцелуй был подобен падению в пропасть.
И пока Лидия падала, то же самое проделал ее корсаж, соскользнув так легко, что она едва почувствовала, когда это произошло. Большие ладони мужа прошлись по ней подобно стремительному потоку, и ленточки с пуговками сдавались на милость, а крючки теряли предназначенные им петли.
Белье каскадом низверглось к ее ногам, образуя шелестящую горку. Вир преклонил колени и бережно отодвинул шелка и кружева. Потом положил ладонь жены себе на плечо, снял с Лидии башмаки и поставил их рядом в стороне.
Он протянул Лидии руки, и она приняла их и опустилась на колени на ковер рядом с ним.
– Самый прелестный корсет, который я когда-либо видел, – прошептал он. – Слишком красив, чтобы снимать его грубо и поспешно. Повернись-ка, Лидия.
Корсет и впрямь был очарователен, расшитый виноградными вьющимися лозами и крошечными листьями. Стоя за ее спиной, Вир провел пальцами по переднему краю корсета, где кружевная сорочка, как вуалью, прикрывала грудь. И стал ласкать грудь и живот поверх одеяния, целуя затылок и плечи.
Лидия уже ослабела от сильного желания. Все, что она могла делать – поглаживать изумительно порочные руки Вира и тонуть в ощущениях.
Наконец, он снял с нее корсет. И она услышала, как муж резко втянул воздух.
– О, Лидия, это же… вот дьявол.
Вир перешел на хриплый шепот. И чуть коснулся сорочки на спине.
Сорочка была пошита из нежно розового шелка, тончайшего, как крылья бабочки,
– Повернись, – попросил Вир.
Лидия повернулась, борясь с соблазном прикрыться. Он ведь уже видел ее голой, разве нет?
– Такой много не скроешь, верно? – заметила она, подавляя нервный смешок.
– Я прощаю тебя, – глухо произнес муж. Его взгляд зеленых глаз томительно долго задержался на ее груди.
– За что же?
– За все.
Он притянул жену к себе и увлек вместе с собой на ковер.
Вир прощал ее страстными дикими поцелуями, низвергающими ее с обрыва и возносившими из пропасти обратно. Он прощал ее ладонями, творившими поочередно то бурные, то нежные ласки.
Лидия уже не владела собой. Это медленное раздевание пробудило в ней что-то более глубокое и потаенное, чем то, что она прежде называла похотью и одержимостью.
