Джоан Вулф - Риск
— Прошу тебя, Кэтрин, скажи матушке, что я поехала домой с Филипом. И передай Эмберли и миссис Говард, что мы готовы ответить на их вопросы о том, что произошло на реке, но… не сегодня.
— Конечно, — промолвила она.
Я взяла ее руку и крепко сжала.
— Спасибо, Кэтрин.
Филип холодно кивнул ей. Мы обе поняли, что он страшно зол на нее за то, что она позволила мне отправиться в Темз-Хаус.
— Ничего, переживет, — беззвучно прошептала я ей, и она робко улыбнулась в ответ.
Мы с Филипом сели в лодку, на которой он приплыл сюда, и лодочник оттолкнулся веслом от берега.
Весь путь до Вестминстера прошел в молчании. Филип немного обсох на солнце, но его все так же трясло.
Мои мысли были заняты случившимся. С одной стороны, я была ужасно рада, что мы оба чудесным образом остались живы. Но, признаюсь, меня потрясла жестокость, с которой Филип расправился с Говардом.
Ударить негодяя веслом, чтобы спасти меня, — это одно. Но нырнуть вслед за ним, чтобы удостовериться, что он мертв, — это совсем другое.
Мы сели в наемный кеб, который довез нас от Вестминстера до Мэнсфилд-Хауса. Филип сразу же отправился в свою гардеробную, чтобы переодеться.
— Я хочу, чтобы ты зашел в мою комнату, — сказала я ему, поднимаясь вместе с ним по лестнице. — Когда немного обсохнешь, приходи. Нам надо поговорить.
Он согласился с явной неохотой, но в данных обстоятельствах ему трудно было придумать отговорку. Я не стала переодеваться и, как была в белом платье для пикника, села в шезлонг и принялась ждать. Через двадцать минут он явился. На нем был халат.
— Для меня там наполняют ванну, поэтому я ненадолго, — сказал он и присел на краешек кресла, стоявшего у камина. — О чем ты хотела поговорить со мной, Джорджи?
Я посмотрела в его напряженное, осунувшееся лицо и вспомнила слова Марша о том, что Филип нарочно нырнул вслед за Говардом, чтобы удостовериться, что тот утонул.
Филип не попытался опровергнуть это.
И тут догадка осенила меня — словно яркая комета пронеслась по темному небу.
— Ты ведь не хотел топить Чарльза Говарда? — сказала я. — Ты пытался его спасти.
Он взглянул на меня и ничего не ответил.
— Ты ударил его веслом, чтобы он выпал из лодки, где сидела я, а потом бросился его спасать и сам чуть не утонул. Настороженность исчезла из его глаз.
— Да, но я опоздал. Вода в Темзе мутная, на глубине ничего невозможно разглядеть, и к тому времени его уже отнесло течением.
— Но ты продолжал его искать, Филип? Вот почему ты так долго оставался под водой.
Он провел рукой по лицу.
— Я думал о том, чтобы бросить его. Ведь он пытался убить тебя.
Я улыбнулась ему, стремясь перекинуть мост через пропасть, которая все еще разделяла нас.
— Я так рада, что ты пытался спасти его, Филип. Я горжусь тобой.
Он мрачно взглянул на меня:
— Я этого недостоин, Джорджи.
Я поднялась с шезлонга, подошла к нему и встала рядом.
— Объясни, что с тобой творится, Филип.
Он хотел было что-то возразить, но я перебила его:
— Не смей ничего отрицать. Ты совершенно переменился. Последнее время избегаешь меня, будто я заражена бубонной чумой. Если ты больше не хочешь меня, если больше не находишь меня привлекательной, будь любезен, скажи об этом прямо. Для меня невыносимо быть отвергнутой и даже не знать, в чем причина твоего пренебрежения.
— Я не нахожу тебя привлекательной? — Он горько рассмеялся. — Да почему, как ты думаешь, я не приходил домой? Потому что не мог лежать рядом с тобой в постели и сдерживать себя, чтобы не заняться с тобой любовью.
— Но почему ты не мог быть со мной, Филип? Неужели я дала тебе понять, что твои ласки мне неприятны?
— Нет.
Его лицо стало каменным.
Я положила руки ему на плечи. Под тяжелым шелком халата я ощущала, как напряглось его тело.
— Тогда в чем же дело? — спросила я. Он прерывисто вздохнул.
— Помнишь, когда ты рассказывала про Марию, то произнесла фразу: «И каким же негодяем надо быть, чтобы воспользоваться бедственным положением беспомощной девушки»?
— Да.
— Джорджи. — Он поднял голову и взглянул мне в лицо глазами, полными боли. — Мой отец впервые взял меня с собой в бордель, когда мне было всего четырнадцать лет. Я один из тех мужчин, которых ты так ненавидишь. И как я мог прикоснуться к тебе, зная об этом? У меня не было на это права.
Я уставилась в его голубые глаза. О Господи, пронеслось у меня в голове, да его отец был просто чудовищем!
Я нежно обхватила ладонями его лицо.
— Филип, — мягко промолвила я, — ты не виноват в том, что случилось с тобой, когда тебе было четырнадцать лет. Это произошло не по твоей воле.
— Но так продолжалось все время, — возразил он. — Это вошло у меня в привычку. Таков был мой образ жизни, разве ты не понимаешь, Джорджи?
Между нами воцарилось молчание, в течение которого я размышляла над его словами. Итак, вот почему между нами все время существовала пропасть. Он считал себя недостойным моей любви.
Я слегка приподняла его лицо, чтобы он посмотрел мне в глаза, и серьезно промолвила:
— Филип, если я прощу тебе все грехи твоей юности, ты простишь самого себя?
Он не отвечал.
— У тебя было несчастное детство. Рядом с тобой не было никого, кто бы подсказал тебе, что хорошо, а что плохо и как важно быть добрым и милосердным. Я считаю, это просто чудо, что ты вырос таким чутким человеком. Ты нежен с Анной. Ты готов рискнуть жизнью, чтобы спасти такого ненормального, как Говард. Я восхищаюсь тобой. И люблю тебя. Я не смогу жить без твоей любви — я умру.
— Джорджи, — со стоном промолвил он. — О, Джорджи.
Он обвил меня руками за талию и спрятал лицо у меня на груди. Я крепко прижала его к себе и зарылась губами в его иссиня-черные волосы.
Мы оставались в таком положении довольно долго.
Наконец он сказал:
— Я чувствовал себя таким несчастным. Я так отчаянно желал тебя.
— Ты и меня сделал несчастной, — откликнулась я. — Я уже начала подозревать, что ты завел себе любовницу.
Он поднял голову и изумленно взглянул на меня:
— Любовницу? Ты что, серьезно?
— А что еще я должна была подумать? — в свою очередь возразила я. — В Уинтердейл-Парке мы с тобой были так близки, а потом, когда вернулись в Лондон, ты отдалился от меня. Ты вел себя так, словно на мне порча или что-то в этом роде. Я ничего не понимала.
Он потянулся ко мне, усадил к себе на колени и поцеловал. Страстно, жадно, неистово. Когда же наконец он оторвался от моих губ, я сидела, запрокинув голову ему на плечо, а его рука сжимала мою грудь и нежно ласкала сосок.
— Я так люблю тебя, Джорджи, — сказал он. — Я чуть не сошел с ума за прошедшую неделю.
