Джорджетт Хейер - Роковой сон
Прошло не так уж много времени, как Эльфрида привыкла, что ее величают Пленительной Звездой, Белой Ланью, Прекрасной Мечтой и научилась без смятения выслушивать комплименты своим прелестям, которые кавалеры с поэтическим складом ума расточали ей, невзирая на ее стыдливый румянец. Когда Болдуин де Мюле первым сложил в ее честь стихи, она, изумившись, неодобрительно воззрилась на этого джентльмена, который сообщил, что ее ноги купаются в лунном свете, а грудь белее, чем у лебедя. Но вскоре Эльфрида поняла, что ее не хотели обидеть, и приучила себя не бежать в панике от поклонников, вызывая презрительные ухмылки нормандских дам. К концу второго месяца кавалер мог утонуть в море ее глаз, или сойти с ума от запаха ее волос, или быть убитым ее невинным взглядом, не вызвав у нее ничего, кроме взрыва озорного хохота. Этот смех считали ее единственным недостатком, если у нее и были вообще какие-то недостатки, во что некоторые отказывались верить. Правда, одна привычка Эльфриды, от которой она и не пыталась избавиться, постоянно приводила поклонников в смущение: девица могла позволить себе хихикнуть, когда человек предельно серьезно открывал перед ней душу. Причем ее вину усугубляло то, что невозможно было устоять, не присоединившись к ней в этом веселье, столь заразительным оно было. Некоторые, обидевшись, удалялись — она смеялась еще сильнее шаловливым серебристым смехом, который невольно заставлял улыбнуться и обидевшегося. Ее корили, но в глазах красавицы лишь танцевали веселые огоньки. Этот смех или просто терпели, или смеялись вместе с ней, но никогда она не объясняла своему окружению, над чем смеется. Сама Эльфрида считала, что вся соль в том, что здесь, в Нормандии, дюжина кавалеров превозносит ее как несравненную красавицу, а она всегда считала себя девушкой обыкновенной, ну да пусть, они сами должны были разбираться в этом.
Эдгар, который поначалу был при сестре словно сторожевая собака, оставил это занятие к концу первого же месяца и целиком ушел в дела эрла Гарольда. Он был очень невысокого мнения о рыцарях, вавассорах и дворянчиках, толпившихся вокруг Эльфриды. Это были в большинстве своем юноши, которых Эдгар помнил еще подростками, только что вышедшими из-под материнской опеки, поэтому он как-то при случае пренебрежительно назвал их неопытными юнцами, способными лишь на шалости и глупые капризы. На это сестра, которая была намного моложе, почтительно возразила, что, может быть, ее обожатели и не настолько значительные персоны, каковыми являются благородные друзья брата, но нет ни малейшей надежды, что такие люди, как добродушный Фицосборн или Вильгельм Мале когда-либо обратят хоть малейшее внимание на столь молодую и незначительную особу, какой она является. Эдгар, прекрасно видевший, какое впечатление производит красота сестры на мужчину любого возраста, только пожелал ей побыстрее быть столь же высокого мнения о своей особе.
Маленький двор Эльфриды все увеличивался, но один человек так и не пожелал быть в нем со всеми вместе. Окруженная поклонниками, она порой бросала мечтательные взоры на Рауля д'Аркура, но он всегда держался в стороне. У девушки не появлялось повода поговорить с ним, он никогда не дарил ей букетов, не превозносил ее обаяние, не стремился сесть рядом. Временами они встречались в обществе ее брата. Причем довольно часто, если Эльфрида знала, что Рауль у Эдгара, она находила предлог, чтобы оказаться там же. И хотя тогда рыцарь и улыбался, и целовал ей руки, но всегда уходил раньше, чтобы оставить наедине брата с сестрой. Подобное поведение побуждало ее побольше разузнать о нем. Рауль не мог найти лучшего способа — а он впрочем его и не искал, — чтобы привлечь ее внимание. Девушке рыцарь понравился с первого взгляда, ведь в Понтье они многое пережили вместе, а он был первым человеком после ее освобождения, проявившим любезность и доброжелательность в отношении к ней. Будучи другом Эдгара, Рауль имел право на ее расположение, и она была готова вести себя с ним непринужденно. Но рыцарь держался так, будто этого вовсе не хотел, и девушка не могла понять, почему он такой странный. Чем дольше она за ним наблюдала, тем настойчивее в ней рождалось желание узнать этого человека поближе. Эльфрида решила, что ему вообще не нравятся женщины, а поскольку он был все еще не женат, несмотря на свой немолодой возраст, с точки зрения ее двадцати одного года, — то это казалось вполне правдоподобной разгадкой. Но она часто стала замечать устремленный на себя взгляд стоящего поодаль Рауля, а вскоре обратила внимание, когда он входил в ту комнату, где была она, то его глаза тотчас начинали разыскивать ее. Девушка побаивалась, что этот рыцарь — слишком известная личность, чтобы обратить на нее внимание. Было очевидно, что Рауль имеет огромное влияние при дворе, ведь он всегда сидел за столом герцога; и не только ее юные поклонники говорили о нем с уважением, но и правящая чета испытывала к нему искреннее расположение. Рауль мог входить и выходить, когда заблагорассудится, из апартаментов герцога, а это дозволялась далеко не каждому даже из герцогской родни. У Эльфриды были поклонники с громкими титулами, окруженные роскошью, но она оказалась достаточно проницательной, чтобы понять, насколько больший, чем все они, имеет вес при дворе этот скромный рыцарь по сравнению со всеми ними. Знатнейшие сеньоры называли его другом, гордые бароны, такие, как де Гурне и Тессон Сангели, которые пренебрегали теми, кого считали ниже себя, приветствовали Рауля без капли высокомерия. «Он почти всегда рядом с каким-нибудь могущественным вельможей», — думала Эльфрида. Эдгар как-то сказал, что нет никого, более близкого к герцогу, чем Рауль, разве что Мортен, сводный брат Вильгельма, и его сенешаль Фицосборн, и девушке казалось, что столь значительная персона вряд ли обратит на нее свое внимание. Но хотя разум и подсказывал Эльфриде, что надо оставить все надежды на то, что д'Аркур когда-нибудь сблизится с ней, втайне она продолжала страстно желать этого, потому что при всем многолюдье двора не было иного мужчины, который бы столь же сильно нравился ей.
Она считала, что присущее рыцарю спокойствие делает его совершенно неотразимым. Другие могли болтаться без дела по залу, волоча за собой расшитые золотом мантии, то и дело заявляя о своей значительности, ослепляя бедную иноземку роскошью, но ей казалось, что их и сравнить нельзя с этим суровым несуетливым человеком, который не шумел, практически всегда носил один и тот же солдатский плащ из простого сукна и вряд ли когда-либо повышал голос.
Эльфрида убедила себя в том, что он от нее далек, конечно, всегда вежлив, добр, но вовсе не питает к ней дружеских чувств. Ах, если бы она знала, что все это время Рауль был так в нее влюблен, что глаз не мог отвести от лица девушки, когда находился вблизи!..
