Мэри Бэлоу - ПРОСТО ЛЮБОВЬ
Он смог припомнить точную фразу.
– Да, – согласилась Энн.- Думаю, у тебя получится, если ты дашь себе шанс.
– Ты говоришь о моем физическом состоянии. Но это также относится к возрасту и времени. Мой возраст и опыт оказывают влияние на видение.
– И ты будешь рисовать по-другому?
– Этот мальчик, – широким взмахом руки Сиднем указал на картины, – был романтиком. Он думал, что все объединяет красота. В этом состояла его правда. Жизнь ему казалось прекрасной. Он был очень молод и почти не знал жизни. Видел красоту, но не испытывал настоящей страсти. И как он мог? Он не знал. Он не сталкивался с тем, что противостоит красоте.
– Сейчас ты более циничен?
– Циничен? – он нахмурился. – Нет, не то. Я знаю, что есть уродливые стороны жизни, и не только у людей. Знаю, что не все так красиво. Я не романтик, как этот мальчик. Но и не циник. В жизни есть нечто, дающее вынести все, Энн, нечто, устойчивое. Нечто. Нечто ужасно мощное, и в то же время невероятно хрупкое. Возможно, Бог. Я не решаюсь использовать это слово для описания объединяющего начала, хотя разум немедленно создает картину существования сверхъестественного. Это не то, что я имею в виду.
– Любовь? – предложила она.
– Любовь? – нахмурился Сиднем, задумавшись.
– Я вспоминаю сказанное леди Росторн в тот день, когда она и Дэвид рисовали на скалах, а ты заглянул к ним. Эти слова настолько поразили меня, что я запомнила их навсегда. Дай-ка вспомнить. – Она закрыла глаза и задумалась на секунду. – Да, вот они.
«Настоящая суть вещей находится глубоко внутри, и она всегда прекрасна, поскольку она – просто любовь».
– Просто любовь, – повторил Сиднем. – Морган так сказала? Мне нужно подумать. Возможно, она права. Любовь. Она бывает невероятно крепкой. Я не смог бы выжить те дни на Полуострове, если бы не любовь. И ненависть не помогла бы. Когда я сосредоточился на ненависти к своим мучителям, то очень близко подошел к саморазрушению. Вместо этого я начал думать о Ките и о своей семье. В конце концов, задумался о матерях, женах, детях тех мужчин, что поймали меня. Мы привыкли верить, что любовь – это самое слабое человеческое чувство. Но она совсем не слаба. Возможно, это – та сила, которая движет и объединяет все живое. Просто любовь. Мне нравится.
– И что ты будешь делать с этим?- тотчас же спросила она.
– Я совершенно не доволен этими картинами. Не могу оставить их в качестве своего единственного художественного наследия. Полагаю, придется рисовать.
– Как?
Ужас и сильное волнение охватили его на миг. Левой рукой и ртом?
«Возможно, ты позволил видению управлять тобой вместо того, чтобы подчинить его своей воле?»
– В основном с помощью силы воли, – ответил Сиднем и встал напротив неё. Он наклонился вперед так, что их тела соприкоснулись. – Не знаю как. Так или иначе. Какими судьбами ты оказалась в моей жизни, Энн?
– Не знаю, – сказала она со слезами на глазах.
– Ты была здесь и ждала, даже до того, как все это случилось со мной. Собственный опыт подготовил тебя к спасению моей души. И до того, как все это случилось со мной, я был готов спасти тебя. Скажи, что я прав. Скажи, что мы можем помочь друг другу. – Он слегка прижался губами к ее рту.
– Ты прав. Ведь опыт нашей жизни подвел нас к этому мгновению. Как странно! Лорен только вчера сказала что-то похожее.
Он сильнее прижался своим ртом к её губам.
Но самое большое чудо, он знал это, – не в том, что он собирался снова рисовать – какой бы сумасшедшей и безумной не была эта мысль, – а в том, что встретил эту женщину, чей собственный опыт помог понять собственную боль. Вернул ему мужество встретиться с этой болью лицом к лицу, вместо того, чтобы подавлять ее, как он неосознанно делал долгие годы после войны на Полуострове. А его собственный опыт помог понять боль Энн. И помог ему найти способ залечить её раны. Помог найти тот единственный способ.
– Давай спустимся вниз и прогуляемся. Согласна? – предложил Сиднем. – Несмотря на прохладу, сегодня чудесный день.
Он открыл дверь и вышел с ней из комнаты и, закрыв за собой дверь, снова взял ее за руку и переплел пальцы. Сиднем покинул свои картины и прежнего себя, свое видение, все еще расставленное вдоль стен, где пылинки танцевали в лучах солнца, струящегося сквозь окно.
Странно, сейчас, когда он решился снова рисовать, Сиднем осознал, что рисование никогда не будет единственной, всепоглощающей страстью его жизни, как было раньше. Теперь существует так много более важного.
Его жена. Его пасынок. И пока еще не родившийся ребенок.
Его семья.
Просто любовь.
Верьте Морган, думая о подобных словах.
ГЛАВА 20
На следующий день было все так же по-осеннему холодно, но Энн чувствовала тепло солнечных лучей. Она подставила им лицо и перестала притворяться, что читает. Она взяла с собой книгу, только чтобы не смущать Дэвида или Сиднема. Но ни один из них не замечал ее присутствия. Энн положила книгу на одеяло, которое расстелила на траве, чтобы не пришлось садиться на мокрую от ночной росы землю, и обхватила колени под теплым плащом.
Дэвид и Сиднем рисовали – вместе.
Рисовать масляными красками на улице – не самое удобное занятие, так как для этого нужно слишком много принадлежностей. Но Дэвиду захотелось выйти на свежий воздух – и Сиднему тоже.
Энн призналась себе, что сначала она уткнулась носом в книгу просто потому, что почти боялась посмотреть на Сиднема. Его мольберт стоял на северном берегу озера, на значительном расстоянии от дома. Энн узнала место, изображенное на одной из старых картин, которые видела вчера. У воды рос камыш. К короткому деревянному причалу была привязана старая лодка. Посреди озера, совсем недалеко, был маленький островок.
Солнце плясало на воде, точно так же, как на той старой картине. Но сегодня дул легкий ветерок, и поверхность озера пошла рябью. На увиденной же картине она была гладкой как зеркало.
Дэвид несколько раз просил у Сиднема помощи, и каждый раз тот отзывался, не жалуясь, что его работе помешали. Но большую часть времени – почти целый час – он трудился у своего собственного мольберта, зажав кисть в левой руке, словно кинжал, и придерживая ее кончик губами, когда рисовал.
Со своего места Энн не могла разглядеть, что у него выходит. Но хотя поначалу она ожидала жестов и восклицаний, выдававших разочарование или даже хуже, теперь она начинала лелеять надежду, что не совершила такой уж ужасной ошибки, уговорив его попытаться заняться тем, что могло оказаться невозможным.
Энн попыталась расслабиться, опасаясь, что напряжение или сомнения, которые она испытывала, могли передаться Сиднему. Хотя она и догадывалась, что он не замечает ее присутствия.
