Жюльетта Бенцони - В альковах королей
Тем временем в Париже обсуждали слухи, долетавшие из Амьена. В столице новости всегда распространялись быстро, и взбудораженный народ пытался найти им объяснение.
– Говорят, что датчанка навела порчу на нашего короля, – судачили кумушки на рынке.
– Вы только представьте себе – она лишила Его Величество мужской силы! Какой ужас! – хватались за головы молодые парижанки.
– Она его околдовала! – говорили старики, больше всего страшась бесовских чар.
Слухи ширились с быстротой молнии, попадая на благодатную почву: ведь народ еще не забыл кроткую королеву Изабеллу. Все, конечно, рады были бы приветствовать новую королеву, о которой шла молва, что она писаная красавица, но лишь при одном условии – что всеми обожаемый король найдет с ней свое счастье.
Парижане искренне любили своего государя не только за храбрость и ум, но и за заботы о столице. Улицы, до недавнего времени напоминавшие зловонные болота, замостили булыжником, стены домов подновили, а городские валы расширили и надстроили. Да и как было не восхищаться королем, который частенько ходил переодетым по Парижу и, как равный, разговаривал с горожанами, расспрашивал их о жизни, облегчал страдания нищих и обездоленных…
И вот теперь Филипп при одном только упоминании имени Ингеборги скрежетал зубами от злобы и ничего не хотел слышать о ней. Он уже принял решение и мечтал лишь о том, чтобы разорвать ненавистные узы этого брака. Ни о чем другом не говорил он с архиепископом Реймским и остальными прелатами.
Гийом де Шампань, не скрывая огорчения, пытался вразумить племянника, намекая на то, что его временная слабость, возможно, вызвана болезнью, перенесенной им под стенами Акры, что если подождать, то, как знать…
Обидевшись на дядю, Филипп не замедлил обзавестись тремя любовницами сразу. Вот, мол, вам, дядюшка, временная слабость!
Тогда архиепископ отправился к сестре. Аделаида, как и он, тревожилась за сына. Королеву-мать вовсе не радовало, что ее предчувствия сбылись, и ей хотелось поскорее найти выход и помочь Филиппу.
Однажды утром после долгой беседы с Гийомом и другими советниками короля она вместе с братом отправилась к государю.
Но стоило Аделаиде заговорить, как Филипп вскипел от ярости.
– Я уже объявил свою волю! – закричал он.
– Ваше Величество, – мягко отозвался архиепископ Реймский, – попробуйте еще раз. Ступайте к королеве. Исполните просьбу святой церкви, благословившей ваш союз, всего нашего королевства и датского государя!
– Кто знает, может, отвращение первой ночи исчезнет, – неуверенно заметила Аделаида. – А если оно сохранится, архиепископ позаботится о вашем разводе. Мы обещаем вам это, сын мой.
– Сделайте еще одно усилие, государь, – умолял Филиппа дядя. – Нельзя же из-за одной неудачной ночи подвергать опасности королевство…
Устами архиепископа говорили мудрость и надежда. Филипп был слишком благоразумным человеком, чтобы не понять этого.
– Да будет так! Я попробую еще раз, – вздохнул он, грустно улыбаясь матери и дяде.
На следующий же день король отправился в монастырь в сопровождении дяди, Этьена де Турне и аббата Гийома.
Внезапный приезд мужчин застал монахинь врасплох. Взметая белые одежды и вуали, сестры, растерянные и покрасневшие от смущения, разлетелись в стороны, словно стая чаек. О том, что может произойти в одной из келий, они тут же догадались, поэтому неудивительно, что обреченные на целомудрие женщины всполошились. В их воображении король, помазанник божий, внезапно превратился в простого мужчину, а это попахивало грехом. Его шаги гулким эхом раздавались под каменными сводами монастыря, вызывая тревогу и… любопытство.
Ингеборга, которую успели предупредить о прибытии короля, покорно ожидала его в своей комнате. Он вошел к ней в сопровождении аббата, и Гийом объяснил, что Филипп явился к ней из лучших побуждений. Ингеборга должна оказать супругу достойный прием. Филиппу же Гийом шепнул, что Ингеборга боится и королю стоило бы быть с ней понежнее…
Вместо ответа Филипп взял аббата за плечи и выставил вон, уверенный, что на этом свидании, которое он, король, воспринимал как поединок, третий лишний…
Время ползло томительно медленно для тех, кто с надеждой ждал в саду исхода не подобающего святой обители дела. Минули полчаса, показавшиеся вечностью, когда дверь наконец открылась. Затаив дыхание, все замерли на месте…
Увы! Государь пребывал в крайнем волнении. По его мертвенно-бледному лицу струился пот, руки дрожали, посиневшие губы плотно сжались. Он в ярости захлопнул за собой дверь, но даже ее грохот не смог заглушить доносившихся из келии рыданий…
Не проронив ни слова, король собирался вскочить на коня, но тут с ним опять случился припадок. Закатив глаза и сотрясаясь в страшных судорогах, Филипп закричал:
– Я бессилен! Бессилен! Ничего не могу сделать! Эта женщина меня заколдовала! Ужас! Ужас! Ужас!
Силы покинули Филиппа Августа, и он потерял сознание.
На следующий день об этом происшествии стало известно в Париже.
– Если у короля ничего не вышло, – рассуждали добрые парижане за стаканчиком вина, – значит, у королевы есть какой-то изъян. Может, у нее кожа как у ящерицы… – гадали одни.
– Или рыбья чешуя на животе… – вторили им другие.
– Ну да! – смеялись сплетники. – А может, наш любезный государь, желая лишить королеву девственности, увидел, что с невинностью она рассталась еще в родной Дании…
Это оскорбительное для королевы предположение вскоре было доведено до сведения обретавшихся в Париже датских студентов, что вызвало жестокое побоище на горе святой Женевьевы. Те, кто верил в невинность юной королевы, дрались с теми, кто вообще ни во что не верил. Как ни странно, датский король не откликнулся на эти события и войны Франции не объявил.
Между тем Ингеборга по-прежнему отказывалась покинуть страну. Обливаясь слезами, она клялась, что и в Амьене, и в монастыре она принадлежала своему супругу, однако подробностей описать не могла. Это, впрочем, казалось вполне естественным для молодой неискушенной девушки. Но однажды все выяснилось: Ингеборга хотела оставаться королевой Франции, потому что…
– Я люблю Филиппа! – во всеуслышание заявила она и разрыдалась.
Однако это ничего не изменило. Гийом де Шампань, верный обещанию, которое он дал королю, вынужден был принять меры к расторжению брака.
Пятого ноября он созвал в Компьене собор, куда пригласил прелатов и баронов. Ингеборге велено было предстать перед ними.
Недолго посовещавшись, все сановники единодушно решили, что Ингеборга состояла в родстве с Изабеллой де Эно, первой женой Филиппа Августа, поэтому его второй брак признали кровосмесительным.
