Николь Фосселер - Небо над Дарджилингом
С 1837 года здесь проживал шах Бахадур II – внук последнего императора Моголов шаха Алама, исповедующий не то индуизм, не то ислам, поклонник поэзии и потребитель опиума, номинальный король Дели, чье изображение чеканили на местных монетах, однако променявший власть на ежегодно отчисляемый британской королевой апанаж[14].
Не менее грандиозной постройкой была мечеть Джама-Масджид – одна из самых больших в исламском мире, со сверкающими куполами, устремленными в небо рифлеными минаретами и внутренним двором, выложенным узорчатой плиткой, достаточно просторным, чтобы вместить двадцать тысяч молящихся.
Но и этих завоевателей коснулось заклятие города на берегах Ямуны, когда их власть пала под натиском англичан. В девятнадцатом веке Дели номинально продолжал оставаться столицей империи Великих Моголов, однако о том, кто в доме хозяин, красноречиво свидетельствовали казармы британской армии, протянувшиеся на целых три мили к северу от Кашмирских ворот в северо-западной части города.
Олицетворявший собой индийский ислам, Дели говорил на наречии урду – языке легенд гордой империи Моголов и древнейших поэм, воспевавших соловьев и розы в садах восточных владык. Но верования коренного индийского народа, как и религия британских завоевателей, тоже наложили на него свой отпечаток. И поэтому в Дели, среди мечетей и мавзолеев мусульманских святых, попадались храмы Шиве, Хануману и Ганеше, не говоря уже о вычурной пластике церкви Святого Иакова у Кашмирских ворот. Облик города изменили здания колониальной застройки: резеденция британского губернатора, телеграф, полицейские участки и разного рода колледжи, частные дома военных и штатских чиновников в окружении ухоженных садов и парков. Вдоль улиц протянулись зеленые аллеи, а между тем на набережной Радж Гат индусы продолжали предавать своих мертвецов очистительному огню.
Дели пронизывала сеть оросительных каналов. Они бежали вдоль крепостной стены из красного песчаника и пересекали город в разных направлениях, впадая в колодцы, вырытые на углах улиц и площадях, а иногда исчезали во внутренних дворах частных владений или многоэтажных правительственных особняков с их бесчисленными флигелями, садами и хозяйственными постройками, образующими порой отдельные кварталы.
Отходящая от Красного форта улица Чанди Чоук – Место лунного света – в четырнадцать ярдов шириной делила город на две половины. Вдоль нее был проложен канал, а по обеим сторонам громоздились многочисленные кофейни, магазины, отели и банки. Но все служило скорее лишь символом бурной деловой жизни, которая шла здесь ни шатко ни валко. Параллельно Чанди Чоук тянулась линия садов и парков – баг, напоминавшая европейским путешественникам о бульварах и скверах Парижа, Лондона или Москвы.
По широким улицам индийской столицы в потоке пешеходов шествовали слоны, катились запряженные благородными арабскими скакунами повозки, мощные буйволы тянули нагруженные телеги, бегали босоногие носильщики. Кого здесь только не было! И солдаты Ост-Индской компании в ярких мундирах, и элегантные леди в открытых каретах, с кружевными зонтиками, и разряженные туристы, и прочие искатели приключений, и муллы, и богатые торговцы из мусульман. Под руку со своими благочестивыми женами, словно мыши, шныряли миссионеры, потупив глаза, семенили монахини. А на перекрестках по многу лет в одной позе, надеясь таким образом вырваться из круга перерождений, сидели и стояли костлявые садху, чью одежду составляла лишь пропыленная набедренная повязка.
Суматоха больших улиц просачивалась в закоулки, продолжалась на головокружительно крутых лестницах многонаселенных кварталов и трущоб. Мужчины, женщины, старики, дети, обвешанные золотыми и серебряными украшениями, в разноцветных шелках или скромном хлопковом платье, спешащие по делам или слоняющиеся в безделии, а также грязные, завшивленные, истощенные до полусмерти оборванцы, у которых не оставалось сил ни на что другое, кроме как, съежившись в комок, дремать у стены. Уличные музыканты, торговцы, воры, нищие и проститутки, серебряных дел мастера, с отсутствующим взором жующие какую-то траву или попивающие чай в ожидании клиента, ремесленники, тут же, на улицах, ремонтирующие обувь, кующие металл или ткущие полотна.
Чаны кожевников и красильщиков распространяли резкий запах урины, уксуса и кожи. Город пах потом, пылью, навозом, свежеструганной древесиной, карри и перцем, мускатом, корицей и розовым деревом, нагретым солнцем камнем и жареными орехами, металлом и кровью забитых животных. Все это мешалось с запахом тлена и смерти, проточной воды и зелени бесчисленных багов, вареного риса и раскаленного железа. Иногда слышались песни. Хиндустанские и арабские, персидские и английские, на урду, гуджарати и других языках и наречиях полуострова, они разносились по улицам, подобно причудливо извивающимся завиткам дыма.
Если Дели до сих пор не погрузился в абсолютный хаос, то в этом была заслуга городских властей и всепроникающей местной бюрократии. Территория города была поделена на двенадцать тан – округов, управляемых танадарами. Каждый тан, в свою очередь, объединял в себе несколько махалли, кварталов, во главе которых стояли махалладары.
Но именно эта административная упорядоченность стала невидимым барьером для проникновения в город троих беглецов. Один танадар за другим отрицательно качали головами, провожая настороженными взглядами измученных и истощенных всадников. А может, и присутствие среди них оборванца-сахиба со светлой кожей и голубыми глазами сыграло свою роль. Так или иначе, но просьба беглецов о предоставлении им приюта везде встречала категорический отказ. Даже вид беременной женщины не мог смягчить сердца танадаров. А монеты, которыми отчаянно потрясал Мохан Тайид, лишь усиливали подозрение.
Солнце уже пересекло зенит и теперь, похожее на раскаленный металлический шар, спускалось за городскую стену, придавая башням Красного форта зловещий кровавый оттенок. Скоро должны были закрыться городские ворота, а путники все еще не имели пристанища на ночь.
Усталые и обессилевшие, они встретили наступление сумерек, когда перед ними захлопнулись последние ворота. За день они обошли почти весь город внутри крепостных стен и теперь находились неподалеку от входа, через который въехали сюда утром. Внезапно взгляд Ситары упал на нищего слепца, ощупью пробирающегося вдоль крепостной стены, и она содрогнулась от жалости и ужаса.
– Здесь для нас места нет, – вздохнула Ситара. – В этом городе витает запах смерти. – Она умоляюще посмотрела на Уинстона и брата. – Поедем отсюда: здесь нам искать нечего.
