Евгения Марлитт - Имперская графиня Гизела
— Я никогда не оттолкну вас от себя, это я знаю. Суждено ли мне страдать через вас — пусть будет так… И если б весь свет за это закидал вас камнями — я ни единым взглядом не выражу вам своего обвинения!
И она, тихо улыбаясь, через спинку скамьи протянула ему руку — он не видал этого, лицо его было закрыто руками. Когда он снова опустил их, оно было бледно и имело прежнее выражение мрачной решимости.
— Графиня, будьте жестоки со мной! — сказал он несколько спокойнее. — Я не могу выносить этой мягкости… То, что я, при каких бы то ни было условиях, должен буду сделать, представляется мне тем более ужасным относительно вас… Я предостерегал вас о готовом разразиться ударе, я не могу отвратить его от вашей головы, но я также не хочу, чтобы он застиг вас неподготовленной среди всех тех лиц… Возвратитесь в Грейнсфельд… Уходите и забудьте меня, который таким ужасным образом должен стать поперек вашего пути… Прощайте, прощайте навсегда!
Она быстро поднялась.
— Не уходите, — проговорила она. — Я не могу быть жестокой!.. Я готова умереть с вами, если это понадобится!..
Он обернулся и каким-то отчаянным жестом протянул руки, как бы в самом деле готовясь ее схватить и унести в свой одинокий дом. Но вот руки опустились, и он исчез за деревьями.
Вдруг молодая девушка почувствовала, что сзади ее схватил кто-то за талию… Ее порывистое движение обратило на себя внимание поглощенной болтовней гувернантки.
— Ради Бога, графиня, вы грезите?.. Что с вами? — вскричала она со всеми признаками сильнейшего волнения на лице.
И приятельница ее тоже вскочила со своего места и заботливо взяла в свои руки руки молодой девушки — Ничего, оставьте меня! — проговорила Гизела, отворачиваясь.
Испуганный взор госпожи фон Гербек искал в толпе их превосходительства, потом она вздохнула с облегчением: там никто не заметил странного происшествия с молодой графиней, которое и для нее самой оставалось неразрешимой загадкой.
Все были веселы — шампанское было превосходно, и расположение духа светлейшего амфитриона было как нельзя лучше.
Глава 28
Не обращая внимания на уговоры гувернантки сказать, что так испугало ее любимицу, Гизела снова села на скамейку.
…Нет, она не уйдет!.. Насколько она могла понять его темные речи, он хотел здесь нанести удар сильному врагу… Но каким образом он намерен это сделать, кто мог быть его врагом — ей и в голову не приходило… Она была готова принять удар, смело глядя в лицо опасности; что более ужасное могло ее ожидать после тех душевных мук, которые она теперь испытывала? Он знал теперь, как он любим, он прошептал ей свое признание, наполнившее душу ее небесным блаженством, — и все-таки он покидает ее ради какой-то мрачной силы, которая требует их вечной разлуки… Она хочет лицом к лицу встретиться с ней, она хочет знать, действительно ли существует на земле власть, могущая разорвать связь между двумя соединенными любовью сердцами!
Меленные, переливающиеся звуки оркестра наконец закончились блистательным аккордом. Опустошенные буфеты опустели; князь поднялся со своего места и в сопровождении министра направился через луг, — Господин фон Оливейра, — сказал он, приветливо обращаясь к португальцу, который шел к нему навстречу, — вы очень пунктуальны, но все же я должен вас побранить, что вы не сделали чести моему шампанскому, — я не видал вас между моими гостями… Но вам дурно?.. Вы бледны, как будто встревожены чем-то? Можно было подумать, что у вас расстроены нервы, не будь так нелепо предположение подобного расстройства у такого Геркулеса, как вы.
В эту минуту пронесся порыв ветра, листья зашумели и пламя факелов сильно заколебалось.
— О, кажется, буря идет не шуточная! — с досадой проговорил его светлость. — Я буду вас просить, милый барон, на остаток праздника уступить мне ваш зал — нельзя же молодых людей оставить без танцев!
Министр сейчас же подозвал лакея и отправил его с нужными приказаниями в Белый замок.
— Полчасика, вероятно, природа оставит еще в наше распоряжение, чтобы провести их на воздухе, — усмехаясь, проговорил князь, обращаясь к дамам, которые толпились вокруг него. — Я того мнения, что рассказ господина фон Оливейры среди окружающих нас лесных деревьев и под этим грозным, затянутым тучами небом получит более пикантной прелести, чем это было бы среди обыкновенной бальной обстановки, — слово за вами, господин фон Оливейра!
Его светлость уселся близ бюста принца Генриха. С шумной веселостью задвигались скамейки и стулья, и около князя образовался большой круг; несколько секунд еще раздавались возгласы, шуршанье шелковых платьев, затем все смолкло, так что слышно было потрескивание факелов.
Португалец стоял, прислоняясь к буковому дереву, которое осеняло бюст принца Генриха. Выражение беспокойства проглядывало на его лице, бледность все еще покрывала его смуглые щеки.
В эту минуту Гизела, никем не замеченная, прошла вдоль опушки леса и остановилась у стола, заставленного посудой, на котором еще стояла шкатулка Оливейры с бриллиантами. Хотя она и остановилась в тени, скрытая отчасти ветвями дерева, но португалец ее заметил — непреодолимое волнение отразилось на его лице, взор, брошенный им в ее сторону, был полон мольбы и боязни. Она улыбнулась ему и твердой рукой оперлась на стол; эта нежная улыбка и вся эта горделивая осанка так и говорили: «Что бы там ни случилось, я верна тебе и люблю тебя!»
Сделав над собой усилие, Оливейра начал громким и спокойным голосом:
— Прежний владелец попугая был немцем. Он сообщил мне странную историю, и я поведу рассказ от его имени.
«Я был медиком при доне Энрико, человеке с большими странностями, который вел уединенную жизнь с своем замке и находился в неприязненных отношениях со своими родственниками, потому что они, как он выражался, его не понимали… Поблизости от этого замка жила маркиза, чудо красоты, несравненная по уму и дерзости. Она отлично понимала странный характер дона Энрико и, льстя его самолюбию, все странности его, при всяком удобном случае, объясняла оригинальностью и гениальностью его, в чем он и сам был убежден в глубине души своей… У нее были чудесные, янтарного цвета волосы — и вот, благодаря своей чарующей внешности, она опутала дона Энрико сетью, которая отделяла его от остального мира гораздо более, чем толстые стены его уединенного замка. Он не мог жить без своей прекрасной приятельницы. И в награду за то, что она одна так отлично могла его понять, он сложил к ногам ее все, что имел, отстранив по завещанию всех своих так мало его понимающих родственников; чудо красоты, остроумную Аспазию он сделал своей полной наследницей».
