Джейн Фэйзер - Завороженная
Его наполовину несли, наполовину тащили несколько футов, пока он пытался кричать и ругаться, отбиваясь от молчаливого невидимого похитителя. Его втащили в экипаж и бросили на пол. Дверь кареты захлопнулась. Экипаж тронулся. Несчастный попытался высвободиться, но тут его пнули в живот сапогом, и он задохнулся от боли. Согнувшись пополам, он замер.
Александр стоял под дверью спальни жены и прислушивался. Никаких звуков. Ничего. И тем не менее Борис сказал, что она весь вечер не выходила из спальни. Он тихо постучал. Нет ответа. Впервые он постеснялся войти без разрешения. Сегодня днем в первый раз за все время их брака она велела ему оставить ее в покое, и он не хотел навязываться.
– Ливия, – тихо позвал он, – можно войти?
Ответа по-прежнему не последовало. Вздохнув, он отошел от двери и направился к себе. Он вновь постучал уже из своей спальни, не надеясь на то, что она ему ответит. Она либо спала, либо не желала его видеть.
Только после полуночи он подошел к окну и уставился на пустынную улицу, барабаня пальцами по стеклу. Он провел отвратительный вечер, пытаясь отвлечься с помощью алкоголя и карт, но желанное забытье не наступало. Почему отец ни разу не упомянул во всех этих письмах, полных страсти, об их с Софией ребенке, о плоде их любви? Если бы София спросила его о сыне, ее любовник точно ответил бы. Отказ означал бы, что он хотел наказать ее, но в этих письмах не было ничего, что указывало бы на обиду, только любовь – самая нежная, самая пылкая страсть.
Александр с самого начала надеялся на то, что этот дом позволит ему заглянуть в душу женщины, которая подарила ему жизнь. Но получил больше вопросов, чем ответов. Моркомб упорно сопротивлялся всяким попыткам сближения со стороны Александра, а задавать вопросы о Софии Лейси напрямик он не мог, дабы не возбудить подозрений у всех домочадцев, в особенности у Ливии.
Александр отвернулся от окна и посмотрел на дверь, ведущую в спальню Ливии. Он, пожалуй, мог бы и дальше жить со всеми этими загадками, смирившись с тем, что никогда не получит ответов на мучающие его вопросы. Он всю жизнь с ними прожил, так что мог бы жить и дальше. Но пострадала, и очень сильно пострадала совершенно невинная женщина, женщина, которая не сделала ему ничего плохого, и он не знал, как искупить свою вину.
Теперь он знал, что может случиться с ним, если он потеряет Ливию. Оказалось, у них с отцом куда больше общего, чем он мог предположить. Отец его был способен на страсть, и его сын, Александр, чувствовал в себе ту же страсть, о которой кричали письма отца Софии Лейси. Но со временем такая потеря, такая бездумная растрата любви неизбежно надломит его. Так же, как скорее всего надломила отца, превратив его из страстного, с горячим сердцем человека в жесткое, бесчувственное существо, неспособное любить даже собственного ребенка.
Александр не мог допустить, чтобы нечто подобное произошло с ним.
Он прошел к двери, ведущей в соседнюю спальню, и осторожно повернул ручку. К счастью, дверь не была заперта. В спальне было темно, свечи оплыли, огонь в камине погас, балдахин на кровати и шторы на окнах одернуты. Видимо, она легла спать, даже не воспользовавшись услугами горничной.
Александр на цыпочках подошел к кровати и посмотрел на жену. Он вздрогнул, увидев, что она не спит. Глаза ее были открыты, она смотрела прямо на него.
– Я думал, ты спишь, – сказал он. – Я не хотел тебя беспокоить.
– Тебе не кажется, что слишком поздно демонстрировать деликатность? – В тусклом свете, падавшем из окна, он смог разглядеть, что глаза ее покраснели и опухли, а лицо покрыто красными пятнами.
– Ах, Ливия, прошу тебя, не надо, – взмолился он и протянул руку к ее руке, лежавшей поверх одеяла. – Прошу тебя, моя любовь, давай попробуем все исправить.
Ливия судорожно вздохнула и закрыла глаза.
– Я так устала, Алекс. У меня совершенно нет сил.
Он продолжал держать ее за руку, глядя на нее с выражением, близким к отчаянию. Он понимал, что если уйдет сейчас, то совершит непоправимую ошибку.
– Тогда спи, а я пока разведу огонь и попробую придать комнате более уютный вид, – сказал он. – Ты не ужинала?
Она покачала головой, глаза ее по-прежнему были закрыты.
– Я не голодна. Хочу спать. Оставь меня.
– Я уже однажды сделал это сегодня и не собираюсь повторять ошибку. – Он положил ее кисть поверх одеяла, отошел от кровати, задернул шторы на окне, и в комнате стало темно. В корзине у камина он нашел щепки для растопки, немного угля и развел огонь.
Из своей спальни Алекс принес свечи и расставил их в подсвечники на каминной полке, так чтобы постель оставалась в тени. Эти будничные простые дела успокаивали. Приятно видеть результаты своего труда. По дыханию Ливии он понимал, что она еще не уснула.
Он вернулся к себе в спальню, взял графин с коньяком, который всегда оставлял ему Борис, и наполнил два бокала.
Один поднес Ливии:
– Сладкая моя, выпей немного.
Ливия открыла глаза.
– Ты не собираешься уходить?
– Пока нет, – сказал он и взял в руки бокал. – Выпей немного.
Она приподнялась на подушках и взяла бокал.
– Позволь мне принести тебе что-нибудь поесть, – сказал он. – Может, горячего молока?
– Нет, спасибо. – Она сделала глоток коньяку. – Итак, как ты предлагаешь все это исправить, Алекс? Ты обманул меня, предал, притворился, что любишь, и…
– Нет, – перебил ее Александр. – То, что я к тебе чувствовал и чувствую, не имеет отношения к притворству. Я поступил низко, не спорю, и пал в твоих глазах, но скажу тебе прямо: ты потеряешь свое превосходство, если станешь обвинять меня в том, чего я не совершал.
– Но ты действительно предал меня, – уже более спокойно произнесла Ливия. – Ты мне лгал.
– Да, это так. – Он сделал глоток коньяку. – И я прошу у тебя прощения. Но как я мог тебе довериться? Я иностранный шпион. Шпион страны, которая воюет с твоей страной, черт возьми.
– Я давно догадалась, что ты шпион, – с циничной усмешкой ответила Ливия. – И что, по-твоему, я теперь должна чувствовать?
– Наверное, ты чувствуешь себя отвратительно.
– Красивые слова. Патетика. Я бы выразилась иначе. Я чувствую себя орудием в чужих руках, вот как я бы это назвала. – Она протянула ему пустой бокал: – Еще, пожалуйста.
Он подал графин:
– Полегче. Это крепкий напиток, особенно на пустой желудок.
– Едва ли от коньяка я буду чувствовать себя хуже, чем сейчас, – сказала она и осеклась.
Опять она жалеет себя. Жалость к себе разрушает. Другое дело гнев, он гораздо продуктивнее.
– Этот дом был символом моей независимости, – заявила она. – Я любила… Нет, я люблю этот дом. В моем сердце этот дом по-прежнему мой, и когда в довершение ко всему я узнаю, что не имею на него прав, – это самая мерзкая шутка, какую я могу себе представить. Ты способен это понять?
