Ольга Михайлова - Ступени любви
Ну, и что, что Реканелли? Ха, так ведь… ведь получится, — Чентурионе замер, оторопев от этой новой мысли, — получится, что Реканелли… умножают и продолжают его род! Род Чентурионе! Она — последняя из Реканелли, их имя умрёт с ней, а рожать-то она будет Чентурионе! А что? Почему бы и нет? И Раймондо это одобрит. Разве что Энрико может позубоскалить… Да, нет, он тоже говорил, что Эммануэле нужна мать. Да, и это тоже, кстати: у малыша будет мать.
Он улыбнулся.
— Ещё парочку таких же малюток, говоришь? — повторил Феличиано самое сладкое из сказанного ею сегодня, — ты обещаешь?
— Ну, если ты будешь достаточно часто заходить в эти ворота или брать их штурмом… обещаю. — Лучия, которая едва дышала в ожидании его ответа, почувствовала, что эти слова возбудили его.
Феличиано молчал ещё минуту, тяжело дышал, но она видела, что он уже сдался.
Так и оказалось.
— Ладно. Венчание в воскресение, а штурм крепости я начну прямо сейчас…
Лучия не возражала. Получив всё, что хотела, Лучия Реканелли мудро решила дать будущему мужу возможность чувствовать себя Владыкой и Господином, Сеятелем и даже Вершителем судеб мира. Однако, как глупы эти мужские претензии, подумала она, но тут он начал так яростно пробивать её ворота своим тараном, что выбил из её головы все остальные мысли.
Впрочем, это было неважно. Всё важное ею уже было продумано.
Эпилог
Семейная жизнь графа Феличиано Чентурионе в его третьем супружестве спокойной не оказалась. Из графской спальни днём постоянно доносились препирательства по малейшему поводу, на пол, звеня, падали тарелки — даром, что серебро не разбивалось, а ночью слышались визги, стоны и дикий смех. Друзья графа первое время волновались за него — но лишь до тех пор, пока зоркий Энрико не заметил, что, несмотря на столь странное общение графской четы, Феличиано каждую ночь непременно проводит в будуаре графини, а между возможностью поохотиться и понежиться в постели супруги — неизменно выбирает последнее. К тому же — его сиятельство помолодел и даже чуть растолстел.
При этом жену граф просто… терпел по необходимости, — и неоднократно заверял в том друзей, заверял страстно, горячо и настойчиво. Друзья и родственники делали вид, что верят Чентурионе, лишь иногда касаясь личных дел графа осторожными и недоуменными вопросами. Но на скромный вопрос сестрицы Чечилии, почему третьего дня он горланил под окном графини любовную серенаду, а потом влез туда по верёвочной лестнице, последовала резкая отповедь графа. А что было делать?! Наглая графиня заперла дверь спальни перед его носом и потребовала, чтобы он влез на балкон, а лестницу отказывалась опустить до тех пор, пока не споёт. Вот и пришлось глотку драть, не мёрзнуть же было всю ночь под окном-то?
На вопрос Энрико, почему именно графине Лучии был посвящён прошлый турнир, равно как и два предыдущие, неизменно оказывалось, что это получилось случайно, потому что Феличиано проиграл ей пари. Когда же Амадео Лангирано поинтересовался у графа, почему двое его слуг были среди ночи отправлены за роскошным палантином из горностаевого меха во Флоренцию, а потом в нём появилась на балу супруга дона Чентурионе, оказывалось, что граф просто был вынужден сделать донне Лучии этот подарок, так как ему было объявлено о новом пополнении семейства. Что же делать-то было?
Чентурионе, только сильно подпив, был готов, пожалуй, признать, что не совсем равнодушен к супруге, но всегда неизменно добавлял, что понятия не имеет, что находит в этой капризной, привередливой, наглой, дерзкой, циничной, бесстыжей и обожаемой девке. Любить её? Эту бестию? Да ни за что!
Лучию Чентурионе эти разговоры не волновали, и это, надо заметить, сугубо шокировало графа Феличиано. Подумать только, этой чертовке всё равно, любит он её или нет! На его вопрос, почему она никогда не интересуется его чувствами, графиня изумлённо спросила, чего ради её должны занимать такие пустяки? Это контрактом не предусматривалось. Любовь! Это он должен любить и уважать её! А она всего-то и обещала, что детей рожать, вот что оговорено было! Любовь! Ха! Кроме её любимых подруг и их дорогих мужей, её прелестных детишек да обожаемого кота Корсаро — кто здесь достоин любви? Чентурионе шипел в ответ, как раскалённая сковородка, но ничего внятного не произносил.
Их роли поменялись. Граф неожиданно для себя самого страстно влюбился в ту ведьму, в какую вдруг превратилась Лучия Чентурионе, она пьянила и волновала его душу: графиня входила в зал — и там становилось светло, она улыбалась — и среди зимы наступала весна, она смеялась — и даже снег благоухал ландышами. А эта бестия нагло смеялась над ним!
Сама Лучия, ничуть не забыв свои планы отыграться на графе Феличиано, была прихотлива, как кошка, требовала от супруга украшений и знаков внимания, серенад и зрелищ, признаний в любви и клятв в верности, в её честь устраивались балы и турниры, а ночами графиня изматывала его до того, что он не слышал петухов по утрам. Но Чентурионе спускал ей всё — как отказать той, что кружила голову? К тому же рожала графиня исправно, удивительно легко вынашивая графских отпрысков, никогда не давая супругу повод упрекнуть её в нерадивости и неплодовитости.
Когда она сообщила супругу, что он снова будет отцом — Чентурионе так возгордился, что графиня Лучия бесцеремонно заметила, если он не перестанет задирать нос — непременно споткнётся на лестнице. Когда же оказалось, что в утробе её пребывали близнецы — мальчик и девочка, она приобрела для мужа статус языческой богини и звалась теперь «моя лапочка» и «моё солнце».
Когда малыши встали на ножки, графиня была беременна вновь, и в положенное время подарила супругу ещё одного сына, а спустя три года родился ещё один. Феличиано Чентурионе к этому времени пил только с мороза и на праздники, и любимым его дневным времяпрепровождением стало пребывание с друзьями в Тронном зале. Он разваливался на ковре, наблюдая за скоморохами и музыкантами, обнимал первенца Эммануэле, любимые близняшки Гаэтано и Галатея ловили за хвост огромного кота Корсаро, сынок Бенедетто ползал рядом, а на графском троне возвышалась графиня Лучия, кормящая малютку Марио. «Блажен ты, и благо тебе! Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоём, сыновья твои, как масличные ветви, вокруг трапезы твоей: так благословится человек, боящийся Господа! Благословит тебя Господь с Сиона, и увидишь благоденствие Иерусалима во все дни жизни твоей; увидишь сыновей у сыновей твоих…», — мурлыкал граф. Кто мог сравниться с ним в счастье?
Энрико Крочиато считал, что — он. Чечилия родила ему лишь дважды — но зато оба раза двойню. Первенцами были Лучиано и Луиджи, коих не различал никто, кроме матери, зато их сестры, появившиеся два года спустя, совершенно не походили друг на друга, Даниэла была блондинкой в отца, а Дамиана каштановой шевелюрой пошла в род Чентурионе. Энрико обзавёлся родовым поместьем, на фронтоне которого поместил свой новый герб, и делал всё, чтобы в городе род Крочиато числился в числе самых уважаемых, знатных и богатых семейств.
