Сергей Степанов - Любовь и разлука. Опальная невеста
– Да, матушка государыня… Воистину тако, государыня…
Старица Марфа не дозволила устроить девичник, но, к удивлению Марьи, сама велела позвать в монастырь Машку Милюкову, дабы она убрала невесту для свадьбы. Машка ворвалась как снежный вихрь, обдав келью принесенным с воли холодком. Обнимая подругу, она коснулась своими раскрасневшимися от мороза щеками бледного лика Марьи. Оглядывая ее осунувшиеся от строжайшего поста и мучительных поучений ланиты, она нетерпеливо спросила:
– Ну как? Выдюжила?
– Кажись… Не сглазь!
– Тьфу-тьфу! – сплюнула через левое плечо Милюкова и начала выкладывать последние дворцовые новости: – Всех невест отослали по домам. Княжна Волконская так убивалась, молила устроить ей дополнительное испытание. Насилу ее выдворили со светлого чердака. Дуньки толстопятой, которую великий государь прехитро предложил в супруги, более никто не видал. Наверное, когда Марфа Ивановна огрела ее посохом, она побежала босая до своего Мещовска. К свадьбе никаких приготовлений не делают. Святейший патриарх повелел венчаться без огласки. Боится повторения беды с Долгоруковой.
Боярышня оглянулась на дверь кельи и шепотом предупредила подругу:
– Ведомо всем, что великий государь соблюл свое девство, аки непорочный агнец… Поди, не знает, что надобно делать с супругой. Ближних людей подле него не будет, дабы совет дать. Ты уж там в сеннике не оробей, иначе сама виноватой выйдешь.
– Как Бог даст! – отвечала Марья, покраснев до кончиков волос.
– На Бога надейся, а сама не плошай. Ин давай убираться к свадьбе. Не думала и не гадала, что одна буду укручивать государыню. Даже комнатных девок в монастырь не пустили. Строга Марфа Ивановна! Ох, строга! Ан не век ей куражиться! Кончится ее времечко после свадьбы. – Милюкова погрозила гребнем глухой стене, за которой находилась келья старицы Марфы.
В день царской свадьбы с раннего утра закружила февральская метель. По Постельному крыльцу ходили снежные вихри, жильцы у преградной решетки ежились от пронизывающего ветра. Однако государь Михаил Федорович не замечал обжигающего мороза. В хоромах на него надели кожух золотный аксамитный на соболях, а поверх кожуха – длинную соболью шубу, крытую золотым бархатом. Шубу подпоясали золотым кованым поясом. Царь сразу взопрел в жарко натопленных хоромах. На улице оказалось не лучше. В шубе нельзя было шагу ступить. Пришлось заметать за плечи длинные полы, и только так можно было идти, опираясь на руки ближних людей. В сопровождении бояр, окольничих и дворян царь сходил помолиться в Чудов монастырь к архистратигу Михаилу и к чудотворцу Алексею. Там его встретил святейший патриарх. Филарет Никитич благословил сына образом Пречистой Корсунской с Превечным Младенцем, обложенным серебряной сканью. Михаилу Федоровичу показалось, будто патриарх был смущен и рассеян, а вот мать, встретившая царя у входа в Воскресенский собор, наоборот, словно помягчела суровым ликом. Благословив сына образом Спаса, обложенным чеканным серебром, и образом Пречистой Богородицы Одигитрии, обложенным серебром с каменьями, старица Марфа прослезилась:
– Плодитесь и размножайтесь!
– Матушка, великое счастье жениться на любимой Машеньке. Не держи на нее гнева. Ты скоро полюбишь ее, она хорошая.
– Чего там! – утирала слезы мать. – Кто старое помянет, тому глаз вон! И ты не держи гнева на родную мать, ибо все содеяно для твоего, великий государь, блага.
Свадебный чин был составлен почти таким же образом, как на свадьбе с Долгоруковой. Только в материно место определили другую царскую тетку – боярыню Ульяну Федоровну, супругу Ивана Никитича Романова. Тысяцким назначили князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского. Насчет дружки жениха были сомнения. Князя Дмитрия Пожарского скрутил черный недуг, но к свадьбе он оправился, хотя был бледен и молчалив. Вообще, все ближние люди ходили невеселы и хмуры под стать разыгравшейся непогоде. Лишь на лице царя играла умильная улыбка. На радостях ему хотелось обнять каждого приближенного и обласкать. Он спросил своего духовника, съежившегося под колючим ветром:
– Отец Максим, пошто повязка на шее?
– Застудил горло, сын мой… – просипел духовный отец.
– Вот несчастье! – посочувствовал царь. – Вели матушке протопопице напоить тебя горячим сбитнем с сушеной малиной.
Отец Максим что-то прохрипел в ответ, но ветер заглушил его слова. Государь вступил в Золотую палату и даже не присел, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Ему хотелось как можно скорее увидеть невесту, но приготовления к венчанию как будто нарочно тянулись невыносимо медленно. Наконец учинилась весть, что царица прошла в Грановитую палату, предшествуемая каравайниками, свечниками и фонарниками. Михаил Федорович просиял и сделал шаг к дверям, но поезжане остановили его. Прежде полагалось выбрать ближнего человека, чтобы тот покараулил место жениха. Выбор пал на молодого князя Якова Куденетовича Черкасского, близкого родича тысяцкого. Принесли весть, что князь занял место жениха. Царь двинулся было к выходу, но его опять остановили, сказав, что прежде нужно послать в Грановитую палату посаженого отца.
– Ах, дядя, ступай же немедля! – взмолился царь.
Иван Никитич Романов отправился в палату. Медленно ползли минуты, истомив царя. Но вот явился князь Данила Мезецкий с долгожданными словами:
– Великий государь, боярин Иван Никитич велел молвить, что время тебе, государю, идти к своему делу.
Недослушав князя, Михаил Федорович бросился к выходу, отмахнувшись от ближних людей, которые пытались подхватить его под руки. Почти вбежав в Грановитую палату, он устремил свой взгляд на чертожное место. Над ним были устроены два изголовья бархатных золотных в один узор. На изголовья наброшены два сорока соболей, чей темный мех оттенял белый покров невесты. Подле невесты сидел князь Яков Черкасский, замещавший жениха. Михаила Федоровича кольнула легкая ревность, так как молодой князь был очень пригож собой. Хорошо, что тысяцкий князь Михаил Черкасский без промедления поднял своего родича. «Вот так-то лучше, Куденетович! Ступай прочь от Машеньки!» – подумал царь, когда молодой князь уступил место жениха.
Невеста расположилась на подушке вольно, не в пример княжне Долгоруковой, которая перед обрядом чесания косы робко примостилась сбоку. Присев на подушку, Михаил Федорович ненароком коснулся бедра невесты и почувствовал жар девичьего тела даже через шубу и кожух. Его сердце бешено заколотилось, пот заливал глаза, и царь с трудом видел, что происходило в палате. Свахи подняли покров, встав вокруг невесты плотной стеной. Начался долгий обряд расчесывания волос. Когда косы уложили и к невесте подступила боярыня Арина Михалкова с кикой, царь оттер пот с очей и удивился, что девичий венец отдали на сохранение не матери невесты, а какой-то боярыне. Хлоповых вообще не было видно. «Ах, матушка! Сказала, кто старое помянет, а сама не хочет простить невестиной родне ссору со своими племянниками! – подумал Михаил Федорович. – Пущай… Потом сладится! Сниму опалу с двоюродных братьев, а взамен умолю матушку не гневаться на сродственников супруги».
