Юджиния Райли - Ангельский огонь
— Давить на тебя? — спросил он сдавленным голосом.
— Давай с этим разберемся раз и навсегда.
В ошеломлении он покачал головой.
— Ты хочешь, чтобы я тебе причинил боль, в то время как ты ничего не сделала плохого?
Анжелика опять вспомнила, как она повредила ему скулу в Новом Орлеане. От той стычки на его лице до сих пор был тонкий бледный шрам.
— Я сделала тебе больно — ты при этом ничего плохого не сделал.
Долгое время он хранил молчание.
— Подойди ближе, ангел, — наконец прошептал он с нежностью в голосе.
С дрожью в теле она подошла к нему, и рука легла на ее бедро — его рука была горячей даже через халат. По позвоночнику побежали мурашки, когда он зашептал:
— Ангел, я думаю, что мы можем найти более подходящее применение твоему телу.
Она услышала, как покатился гребень, и очутилась у него на коленях. Заплакав от радости, Анжелика обвила шею мужа руками. Ответом ей был страстный поцелуй, воспламенивший ее, и она еще теснее прижалась к нему.
— О, дорогая Анжелика, — сказал он с надрывом. — Я был таким ослом. Просто голова пошла кругом от ревности, гнева и гордости.
Внезапно он замер, прильнув губами к ее щеке.
— О Боже, — вскричал он. — У тебя нестерпимый жар. — Он потрогал ее лоб и голые ноги. — Ты сидишь здесь среди ночи с оголенными ногами и, очевидно, тебе хочется слечь в постель с воспалением легких.
Мгновенно протрезвев, он вскочил на ноги, все еще держа Анжелику в объятиях.
Через полчаса Ролан развел огонь в комнате Анжелики и попросил Бланш посидеть с ней, пока он сходит за доктором.
К тому времени, когда Бланш пришла к Анжелике, та провалилась в лихорадочный сон.
— Что с ней? — спросила она брата, глядя на мечущуюся Анжелику.
— Она, очевидно, недомогает после того, как попала на днях в болото, — с мученическим видом он посмотрел на жену. — Если с ней что-то случится, я не проживу и дня.
— Нет, Ролан. Ты не должен так говорить.
Когда Бланш пыталась схватить его за рукав, он отвернулся и выбежал из комнаты.
Бланш присела на кровать Анжелики. Она действительно выглядела ужасающе — на щеках лихорадочные пятна, глаза запали… Она продолжала метаться в бреду. Бланш задернула постельное покрывало, закусив губу, вновь присела.
Бланш знала, что все происшедшее было ее виной. Когда три дня назад Ролан ворвался в гостиную и потребовал сказать, где Анжелика, она сказала ему, что видела золовку в теплице с Джорджем. Этим она подожгла фитиль от пороховой бочки, чтобы скрыть то, что натворила в теплице. Ей было слишком стыдно, она была перепугана, чтобы осознать тот эффект, который произведут ее слова на Ролана. И все-таки она произнесла их. Бланш не могла забыть выражение глаз Ролана, когда он вломился в дом с Анжеликой на руках. Все знали, что от болотной воды легко подцепить любую заразу.
Анжелика была молода и сильна, но ведь и более сильные умирали после подобной передряги. Но… Анжелика ничего не сделала дурного, чтобы заслужить такое предательство. Своим предательством Бланш причинила боль — и, возможно, непоправимую, как золовке, так и Ролану. Если Анжелика умрет, то это она заслуживает смерти, а вовсе не Ролан.
Если бы Ролан знал о ее вероломстве, он бы, вне всякого сомнения, выгнал ее из дома — и по праву. Со слезами на глазах Бланш молилась о выздоровлении Анжелики. Она клялась перед Богом, что если золовке удастся выкарабкаться, то она никогда ничего плохого ей не сделает.
Ролан привел с собой местного доктора, который лаконично заявил, что Анжелика подхватила желтую лихорадку. У него не было никаких предложений, за исключением кровопускания при помощи пиявок, на что Ролан ответил отказом. Доктор пожал плечами, защелкнул саквояж и, собираясь уходить, сказал:
— Промойте ей желудок и кишечник — через три дня это должно пройти — в ту или иную сторону.
Ролан запретил кому-либо заходить в комнату и безотлучно сидел у постели страдалицы. У него выросла борода, от бессонницы покраснели глаза. Анжелика то приходила в себя, то вновь теряла сознание. Все это время у нее держалась высокая температура. Время от времени она что-то бормотала, выкрикивала бессвязные фразы. Иногда к ней возвращалось сознание, и она видела, как переживает Ролан. В эти редкие моменты прояснения ему удавалось подкормить жену несколькими ложками бульона.
Она должна была умереть, так же, как его отец и мачеха, он это знал. Ужас и чувство вины не покидали его. Когда она умрет, он похоронит ее, затем придет к себе в кабинет, достанет пистолет и застрелится. Без Анжелики в этой жизни для него ничего не останется. Более самоотверженного и чистого человека он не встречал. И он же уничтожил ее.
Будь она проклята, эта ослиная гордость, когда он запретил ей принять Джорджа. Сейчас весь эпизод казался мелочным и глупым. Анжелика всегда была верной женой и не давала поводов к недовольству ее поведением. Однако этого ему было мало — он хотел завладеть не только ее сердцем, но и душой. Он не хотел, чтобы она смотрела на какого-либо мужчину, кроме него. Каким же он был дураком, думая, что заставит ее полюбить себя. И вот его поведение поставило на карту саму ее жизнь.
На третий день болезни жены Ролан обнаружил, что предсказания доктора сбываются. Наступил кризис. Анжелика то металась в жару, то стучала зубами от озноба. Под глазами были громадные черные круги, она сильно осунулась. Ролан знал, что к завтрашнему дню либо наступит облегчение, либо — конец.
Он протирал ее губкой, когда видел испарину, и укрывал горой одеял, когда ее знобило. Время от времени он сажал ее и слегка похлопывал по спине, чтобы она откашлялась. К вечеру, когда Анжелике стало особенно плохо, он испугался, что приближается ее последний час. Когда ее затрясло в припадке лихорадки и ему никак не удавалось ее согреть, Ролан сбросил с себя одежду, лег в кровать и тесно прижал к себе.
Сразу же на него навалились небывалые по остроте ощущения — держать ее в руках было неземным наслаждением. И еще вдруг понял, насколько вымотался за эти дни. Подумав, что уже никогда не сможет держать ее в руках, и все это по его вине, он, не скрываясь, зарыдал. И вдруг, посмотрев на жену, обнаружил, что она смотрит лихорадочным взглядом. Ах, более прекрасного взора он никогда не видел. Раскрасневшееся лицо светилось изнутри.
— Ролан, — прошептала она, — ты плачешь?..
— Да, дорогая, — он тесно прижал ее к себе и, не стыдясь, заплакал.
— Ролан, пожалуйста, не плачь. Я люблю тебя и хочу от тебя ребенка.
При этих словах сердце у него готово было разорваться на части. Они так ясно прозвучали, что он отказывался этому верить. Она сказала, что любит его… но это в ней говорила лихорадка.
