Сьюзен Джонсон - Серебряное пламя
Сидя в семейном розарии фамильного дома под теплым осенним солнцем, так же, как и много раз в прошлом, вдыхая сладковатый аромат поздних роз, Импрес подумала: а не были ли годы изгнания просто сном? Казалось, будто она никогда не покидала этого уединенного, окруженного стенами сада с фонтаном и тщательно подметенными дорожками.
Но в следующий момент толчок ребенка под сердцем вновь вернул ее к реальности. Она уже не та молоденькая наивная девушка, которая ждет, что папа и мама выйдут из разных французских дверей и помогут советом и делом. Ответственность за семью грубо оборвала ее детство, а Трей Брэддок-Блэк сделал ее женщиной в полной мере. Ей следует ненавидеть его, и Импрес будет ненавидеть, но вовсе не как обманутая любовница, ведь она любит его. Любовь и ненависть существовали неотделимо друг от друга. И за все месяцы со времени отъезда из Монтаны она была не в состоянии найти путеводную нить, которая вывела бы ее из этого лабиринта и принесла душе покой.
Он не побеспокоился о том, чтобы приехать за ней, подумала Импрес с тихим вздохом, хорошо сознавая наивность своей мысли, будто она чем-то отличается от других женщин в его жизни. Как нелеп тот романтизм, решила она в следующий момент. Разве возможно, чтобы жизнь Трея Брэддок-Блэка могла оказаться из-за нее в тупике? Хрупкие мечты против суровой действительности.
— Интересно, что он делает сейчас? — задумчиво произнесла она.
Заполнила ли его жизнь новая любовница или, может быть, жена со своими любимыми цветами или покупкой новых платьев?
Трей в это время лежал на пожелтевшей осенней траве, а неподалеку пасся Рэлли. Конь пощипывал траву, поднимая иногда голову и смотря на Трея, словно бы прислушиваясь к тому, что рассказывал ему об Импрес сам хозяин. Обнаженный по пояс, со сброшенными мокасинами Трей удобно разлегся на траве и загорал под теплым не по сезону солнцем.
— Ей бы понравилось здесь, — сказал он, глядя на стремительный ручей, который обегал маленький лужок. — Это место так похоже на их участок в горах.
Но сейчас же он вспомнил, что Гай теперь граф, и маленький домик в Монтане, наверное, уже забыт, как и все остальное.
— Ты знаешь, Рэлли, — сказал он нежно, — я не думаю, что Импрес Джордан восхищалась бы простотой этой горной красоты. Она отправилась искать пастбища позеленей, туда, где блещет позолота аристократической мишуры.
Размышления Импрес были внезапно прерваны громким криком Эдуарда, и она тревожно обернулась, но, слава Богу, ничего не случилось. Однако лицо малыша расплылось в улыбке, когда он бежал к ней. Импрес улыбнулась в ответ младшему брату, изо всех сил несущемуся к ней, счастливая от того, что он счастлив. Она не единственная, кто скучает по Трею: Эдуард все еще спал вместе со снегоступами, которые он взял из Монтаны.
Внезапно Импрес выдохнула в солнечное небо:
— Почему ты не приехал за нами, Трей?
Она отчаянно скучала по нему сегодня, по его объятиям, теплу, красоте улыбки.
— У кошки Тома котята! — пронзительно кричал Эдуард, его короткие ножки трудились, преодолевая последние ярды. — Я хочу таких же!
Импрес ласково обняла брата.
— Пойдем посмотрим! — кричал он. Возбуждение так и плясало в его глазах.
И сияющий образ Трея был на время вытеснен теплыми объятиями малыша и громкими выражениями его восторга.
Месяц спустя известный врач-акушер, которого приглашали во все аристократические семьи, печально покачал головой и сказал Аделаиде:
— Больше я ничего не могу сделать.
В большой комнате, пропитанной запахом лекарств, было душно, и в предрассветные часы только уныние воцарилось в ней, словно сумрак из темных углов окутал всех, кто здесь собрался.
Импрес мучилась в родах полтора дня. Тридцать шесть часов непрерывных схваток, неистовой боли и тщетного ожидания. Ребенок был расположен ягодицами вперед, и доктор ничего не мог сделать.
— Природа берет свое, — проговорил он после тоге, как пульс Импрес стал катастрофически падать, а крики, которые она издавала несколько часов подряд в приступах боли, затихли.
— Вы просто невежа! — прошипела Аделаида.
Она проклинала его бессилие, ругая себя за то, что не выгнала этого доктора раньше. Хотя он и присутствовал при двух ее родах, степень его непрофессионализма стала ей ясна только теперь.
Ужаснувшись, Аделаида послала за Беатрис, накричав на слуг, которые бросились на лихорадочные поиски старой няни. Беатрис была для Аделаиды больше матерью, чем ее собственная, и во времена опасности или горя она всегда звала ее.
Примерно через двадцать минут старая няня показалась на лестнице, и Аделаида ударилась в слезы.
— Я должна была позвать тебя раньше, — проговорила она сквозь душившие ее рыдания.
Беатрис успокаивающе погладила ее и затем спокойным голосом, которым она прекращала все страхи в детстве, сказала:
— Тише, тише, дитя мое. Я здесь, и ты должна быть мужественной.
Успокоив своего взрослого ребенка, она прошептала:
— Пойдем, — и коснулась кончика носа Аделаиды, как она всегда делала, чтобы польстить ей, — помой руки и помоги мне.
Не дожидаясь ответа, старая женщина направилась к фарфоровой раковине в углу комнаты и стала тщательно намыливать руки.
— Нам не нужен этот глупый врач, чтобы ребенок появился на свет. Моя мама и бабушка рожали детей задолго до того, как эти доктора появились на свет.
— Слава Богу, — сказала Аделаида со вздохом облегчения.
— Не благодари Бога, — ответила прагматично старая крестьянка, проворно вытирая руки. — Я буду более полезна, но если хочешь молиться, то молись за то, чтобы утроба этой молодой женщины выдержала. Мы будем переворачивать ребенка.
Это был жестокий, напряженный процесс, и Аделаида послушно выполняла все приказы Беатрис держать или давить, как только старуха отдавала свои распоряжения.
— Не так! Не так! — закричала она однажды, когда давление Аделаиды ослабло, и ребенок скользнул обратно.
Аделаида заплакала, видя, что их маленький успех мгновенно сошел на нет, руки ее устало опустились.
— Вытри глаза, детка, и начнем сначала, — спокойно сказала Беатрис, хотя и сама уже побаивалась за Импрес. Пульс у нее был прерывистый, слабый, работа шла медленно. Во время этих утомительных операций Импрес оставалась в бессознательном состоянии, но ее глаза несколько раз все же открылись в беспокойном волнении.
Трей! — вскрикнула однажды она громко, наполовину поднявшись, словно увидела привидение. — Не говорите Трею, — прошептала она, скользнув обратно во мрак забытья.
Она не в себе, решила Аделаида, устраивая ее поудобнее и ласково поглаживая по плечу.
