Мередит Дьюран - Любовь и честь
Нора вышла из портшеза, дала несколько лишних монет носильщикам. Они, пыхтя и отдуваясь, взвалили шесты паланкина себе на плечи и затрусили по мостовой, обрамленной деревьями с красными и желтыми листьями. На ярко-синем небе не было ни единого облачка.
Нора долго стояла, смотрела им вслед и вдыхала горьковатый холодный воздух. Было довольно ветрено.
Здесь, в зеленых кварталах Лондона, пахло дымом и увядающими листьями. Какой контраст с вонючим проулком, где она была всего полчаса назад.
В самой старой части города ветер нес лишь зловонные испарения, запах гниющих овощей и разложения.
Легкие прочистились, а вот уши — нет. Она все еще слышала злобные крики. «Повесить его! — вопили эти люди. — Скормить собакам!»
Нора вздохнула и поднялась по ступенькам.
Эхо летало над мраморными полами огромного вестибюля. Дворецкий Пайк уже ждал, помог ей снять ротонду и сообщил, что его светлость все еще в Сент-Джеймсском дворце. Нора уловила в его тоне доверительную интонацию, словно бы он предлагал ей дружбу. Пайк понятия не имел, где она сегодня была, но он, как и весь Лондон, знал о положении ее брата. Слуги болтали между собой, что ее светлость пишет бесконечные письма влиятельным персонам с просьбой заступиться за брата, а его светлость утверждает, что она зря тратит время и силы, уговаривая посторонних вмешаться в дело Колвилла.
Интересно, думала Нора, на чьей стороне слуги? Должно быть, их удивляет, почему ее муж, любимец короля, не воспользуется собственным влиянием. Но прошлой ночью он все же согласился поговорить с королем. Если его величество попросит о снисходительности, парламент может проявить милосердие.
Нора прошла в нарядную гостиную: кремовые с золотом панели, сводчатый потолок, огромные итальянские картины на мифологические сюжеты. У широкого подоконника в эркере лежал толстый шелковый ковер. Там Нора и села поджидать мужа из Сент-Джеймсского дворца.
В дверях возник лакей с бумагой, пером, чернильницей и доской. В доме начинали усваивать ее привычки. Нора послушно взяла перо и начала выводить фразу «Миледи, если в вашем сердце есть место состраданию...» Ее рука замерла.
Сострадание... Какая неверная материя... Разве построишь на ней стратегию? Эдриан прав. Лондон когда-то нашел ее смешной, а эти жалкие, умоляющие письма подтвердят сложившееся мнение.
Нора положила перо и стала смотреть в окно. Величественные дома на противоположной стороне площади высокомерно смотрели на мир сверкающими окнами. Казалось, они уверены, что никакая беда не проникнет в их стены.
«На виселицу!»
До сего дня Нора ни разу не видела неистовствующую толпу.
Эдриан говорил ей, что будет, когда Дэвида привезут в Лондон. Как только стало известно, что Барстоу и лорд Джон «поймали» беглого Дэвида Колвилла и собрались доставить его в Тауэр, Эдриан предупредил Нору, какой прием окажут здесь ее брату. Разумеется, муж не предполагал, что она решится нарушить его приказ и выскользнет из дома, чтобы увидеть все своими глазами. Но она должна была увидеть. Она не могла допустить, чтобы в такой момент брат оказался в одиночестве. Через десять минут после того, как Эдриан отбыл во дворец, Нора вышла на улицу и наняла носильщиков с портшезом. За небольшую мзду капеллан церкви Святого Магнуса позволил ей подняться на башню, откуда все было видно.
Два часа она просидела у маленького окошка, глядя на узкую улочку, по которой должны провезти Дэвида. Вывески покачивались на ветру. Позолоченные буквы на них вспыхивали на солнце так ярко, что начинали болеть глаза. Под вывесками, в окнах над ними и даже на крышах собрались зеваки, целые толпы зевак.
Шум начался задолго до появления Дэвида. Он прилетел издалека и все усиливался, напоминая морской прибой или грохот огромных колес. Когда процессия наконец появилась, ее встретили крики тех, кто ждал внизу. Вот тогда Нора в первый раз услышала вой толпы.
Дэвид ехал верхом в наручниках. Его окружало кольцо солдат в масках. Он не поднял Глаз, даже когда на дорогу стали выскакивать дети и швырять ему в лицо уродливых кукол, изображающих его самого. Неужели дети вылепили их собственными маленькими ручками? Сами надели петлю на шею? Какие матери позволяют такие игры?
Дэвид не смотрел на них, не поднял глаза, когда на него обрушился град из гнилых фруктов. Не морщился от комьев грязи. Нора смотрела на него, и в ее душе, кроме отчаяния, появилось нечто другое — может быть, гордость?
Она порицала его за то, что он натворил в Ходдерби, но сейчас на этой узенькой улочке он доказал всем, что значит быть Колвиллом.
И как же толпа проклинала его за это! Как возмущенно выла, когда Дэвид лишил ее законного развлечения. Этот дикий, животный вой лишил Нору последней надежды. После беспорядков на севере Лондон жаждал воздаяния, и только кровь Дэвида могла утолить эту жажду.
Дэвид исчез из виду. Половина зевак потащилась следом. Остальные разбредались, недовольно ворча. Они рассчитывали на лучшее представление.
Нора еще долго сидела на колокольне, ожидая, пока успокоится сердцебиение и пройдет тошнота. Но даже сейчас, в тишине позолоченной гостиной, оно продолжало отчаянно колотиться. Может сердце остановиться от горя? Или разбиться, как птица в ловушке?
— Он благополучно прибыл в Тауэр.
Нора вздрогнула от неожиданности, проглотила ком в горле и обернулась к мужу.
Придворный наряд был ему к лицу. Пудра и длинные локоны парика подчеркивали резкие черты лица Эдриана, жесткую линию губ, живость зеленых глаз.
В темно-красном парчовом камзоле и шелковых чулках он держался не так, как всегда. Каблуки делали его выше, чем предназначено мужчине природой. Чтобы с грацией и достоинством носить жесткий от вышивки длиннополый камзол, требовалось изрядное умение. Эдриан обладал им в полной мере. Широкими и легкими шагами он подошел к жене и остановился, заметив ее настроение. Эдриан долго смотрел на нее, и Нора не отводила глаз, надеясь, — возможно, несправедливо, — что он угадает правду и не будет нужды говорить. Ей не хотелось иметь секреты от мужа, но если она заговорит сейчас, то может расплакаться или даже завыть.
Эдриан не виноват. Не виноват. Но, видит Бог, так легко его обвинить. Его действия привели к тому, что брат сегодня оказался в Тауэре, а ее собственные поступки в Мэншне уничтожили все надежды Дэвида на спасение.
Она никогда не станет сожалеть об этом, она снова сделала бы тот же выбор. Но разве от мыслей отделаешься? Они омрачали даже огромную любовь, которую она испытывала, глядя на своего мужа.
Как видно, по ее лицу Эдриан догадался, что она чувствует, тяжко вздохнул и только тогда спросил:
