Глиннис Кемпбелл - Мой спаситель
Его место здесь, подумала она, наслаждаясь его давлением на свое лоно.
Долгое время он лежал неподвижно, ожидая, пока волны возбуждения охватят ее и подчинят собственному ритму. А потом он начал медленно двигаться. Каждое движение внутрь напоминало движение нитки по ткацкому станку, ровное и гладкое. Лине, подобно пряхе-новичку, нетерпеливо двигалась под ним. Но, хотя он и дрожал от сдерживаемых усилий, следовало признать, что цыган был ткачом-мастером. Уступив ему, она с наслаждением погрузилась в ритм их любви.
Вместе они ткали материю своей страсти, целуя и поглаживая, увлекая друг друга к совместному финалу. Сейчас для них обоих не существовало другой жизни, только их соединившиеся пуши — никаких пиратов, никаких титулов, никаких обещании. Ничто не могло разъединить или отвлечь их от этого полного и всеобъемлющего растворения друг в друге. Огонь потрескивал в такт их хриплым вскрикам, окутывая их золотистым светом.
Лине быстро привыкла к темпу удовольствия и старалась продлить сладкую агонию, медленно отодвигаясь и наслаждаясь чувственными ощущениями. Но цыган не смог долго выдерживать такую игру. С низким утробным стоном он с размаху вошел в нее, а она обхватила его бедрами за талию, прижав сломанные ребра, о которых оба позабыли.
Его движения становились все более размеренными. Вскоре она встречала каждый его толчок, уткнувшись лицом в его могучую шею и прижимаясь к нему, как годовалый жеребенок.
Она могла бы двигаться так целую вечность, но ее тело начало постепенно подниматься к жаркому пику чувственности. Лине чувствовала, как какой-то стержень в ней превратился в раскаленный светящийся шар, который поднимается к небесам и достигает зенита. Ее спина сильно болела, и она вцепилась в цыгана в ожидании бесконечного, захватывающего дыхание момента абсолютной неподвижности.
А потом ее потрясли взрывы миллионов кристаллов в небесах. Сверкающие осколки рассыпались во все стороны и в конце концов мягко опали на землю.
И, пока все ее тело сотрясалось в непроизвольных судорогах, цыган совершил свое мощное восхождение вниз. Охваченный порывом страсти, не обращая внимания на стоны и крики своих натруженных и избитых мышц, он ринулся вперед с силой и яростью дикого животного, пролив свой щедрый дар в ее лоно.
Долгое время единственными звуками, раздающимися в комнате, были треск огня и их учащенное дыхание.
Дункан с обожанием взглянул на женщину, с которой он только что занимался любовью, несмотря на все свои предыдущие намерения. Она сделала его слабым, как новорожденного ребенка. Он дрожал от силы своего освобождения, и ноздри его вздрагивали при каждом вздохе. Завтра утром каждая клеточка и каждый мускул в его теле будут жаловаться на надругательство, которое им пришлось претерпеть сегодня. Но оно того стоило. Никто не мог сравниться с Лине. Она была всем — страстной, сильной и мягкой. Она требовала и отдавала, принимала и получала с одинаковым пылом.
Он собирался наказать ее за то, что она предала его, но сейчас это казалось ему невообразимо далекой глупостью. Потом, позже, они разберутся и решат все свои проблемы. Она извинится. Он простит ее. Постепенно он излечит ее от снобизма. Но сейчас ему больше всего хотелось просто держать ее в объятиях.
— Может быть, мне придется пожалеть об этих словах, Лине, но я их скажу. — Он провел большим пальцем по изгибу ее подбородка. — Я люблю вас.
Лине расплакалась. Она вовсе не собиралась этого делать. Ей хотелось отогреться в лучах их любви, устроив из этого горько-сладкое прощальное представление, а потом достойно смириться с тем мрачным будущим, которое было ей уготовано. Но она не ожидала, что их соитие перевернет ее душу. Она не ожидала, что мысль о том, чтобы оставить его, причинит ей такую боль. Святой Боже, как же она собирается жить без его любви?
— Я сделал вам больно? — прошептал он, и лоб его прочертили озабоченные морщины.
— Нет, — всхлипнула она. Душа ее разрывалась на части, а это было значительно хуже физической боли.
— Ш-ш, — попытался успокоить он ее, убирая волосы со лба. — Не нужно плакать, любовь моя.
Лине расплакалась еще сильнее. Она не хотела, чтобы он называл ее так. Она не хотела слышать, что он любит ее. Их слияние, каким бы сладостным оно ни было, не изменило того факта, что он был простолюдином, а она — знатной дамой.
Не изменило оно и обещания, данного ею своему отцу. Прежде чем слезы высохнут на ее щеках, он уйдет из ее жизни… навсегда. И у нее ничего не останется, не считая воспоминаний и его…
Всхлип застрял у нее в горле. Господи, вдруг поняла она, она даже не знает…
Она вытерла нос рукавом.
— Вы дадите мне кое-что… прежде чем уйти?
Он наморщил лоб.
— Прежде чем уйти?
— Скажите мне свое имя, настоящее имя.
Воцарилось долгое молчание. Потом уголки его губ искривились в улыбке.
— Вы не знаете моего…
Ему не дали продолжить. Дверь в спальню распахнулась так резко, что языки пламени в очаге взмыли вверх, и с грохотом ударилась о стену.
Сердце у Лине замерло.
— Похоже, что она попала в беду, — лепетала служанка Лине, входя в комнату.
— Какого дьявола! — в комнату вошел лорд Гийом, лицо которого налилось яростью.
Лине почувствовала, как воздух замерзает у нее в груди, словно ее обдало ледяным дыханием зимы. Ее словно парализовало.
Цыган быстро, но с достоинством отодвинулся от нее, набросив на нее накидку, а потом и сам завернулся в свою рясу. Он стоял, высокий и суровый, с уверенностью высокородного рыцаря, способного защитить и свою честь, и честь своей возлюбленной.
— Что все это значит? — требовательно спросил лорд Гийом. Лине трепетала, уверенная, что ее вина была крупными буквами написана у нее на лбу.
— Стража! — закричал лорд.
— Я могу объяснить, — обратился к нему цыган.
— Этот мужчина значит что-либо для вас? — с нажимом спросил лорд Гийом, игнорируя цыгана.
Лине была слишком потрясена, чтобы говорить.
— Покажите ему кольцо, которое я вам дал, Лине, — проговорил цыган, — оно объяснит…
— Молчать!
Лине схватилась за палец, где должно было быть кольцо. Она бросила виноватый взгляд на цыгана. У того задергалась жилка на виске.
— Стража! — снова закричал лорд Гийом.
— Скажите ему, кто я, — настаивал цыган.
Лине пришла в совершеннейшее смущение. Ее дядя ничего не должен узнать. После всего, что пришлось вынести ее отцу, чтобы вернуть свой титул, — все эти годы тяжелого труда и жертв, она не собиралась разбивать его мечту, как дешевое стекло. Ее дядя не должен узнать, что она свалилась в ту же сточную канаву, в которой и была зачата.
