Михаил Щукин - Конокрад и гимназистка
— Подвинься, развалился, как хозяин. — Кузьма сдвинул кота в сторону и перевалился на бок, устраиваясь поудобнее на теплых кирпичах. Но тут же вскинулся и стал слезать с печки, приговаривая: — Забыл, Николай Иванович, надо же — из ума выпало… Они ее, когда волокли, старуху, у нее из-за пазухи все шмотье высыпалось — тряпочки зеленые. И вот это… Я после подобрал. А зачем подобрал — сам не ведаю…
Кузьма засунул руку в глубокий карман своих широких штанов, пошарился и вытащил, положив на стол, большой серебряный медальон на грубой, засаленной веревочке, порванной посередине, к которой привязан был залоснившийся кожаный мешочек.
— Там разглядывать некогда было, а тут — запамятовал, надо же! — продолжал удивляться Кузьма. — Может, деньги?
— Ну да, — усмехнулся Николай Иванович, — слитки золотые.
Придвинул к себе медальон, попытался открыть его, но медальон не поддавался.
— Дай-ка мне, — протянул руку Кузьма, — у меня ногти покрепче…
Медальон открылся с легким щелчком.
— Ну-у-у, — разочарованно протянул Кузьма, — тут картинка, а вы — слитки, да еще золотые… Сами гляньте!
Николай Иванович глянул и задохнулся.
В медальоне лежала уменьшенная до крохотных размеров копия с его собственного портрета — пухлый кудрявый мальчик смотрел на него широко открытыми глазами и безмятежно улыбался, как умеют улыбаться только маленькие и счастливые дети. Этот портрет в легкой золоченой раме всегда висел в кабинете отца. И сразу же вспомнилось: «А после надумала портрет с вас рисовать. Художника нашли, он вас и нарисовал — так похоже, прямо как живой вы на той картине. В сохранности теперь картин а-то, али как?» Тогда, в Твери, добрейшей Анастасии Степановне он ответил, что картина в сохранности, хотя не был уверен — сохранил ли ее старший Оконешников после скандального ухода сына из дома. А вот копия, оказывается, сохранилась. И маленький, счастливый, улыбающийся Николенька Оконешников смотрел на самого себя и, наверное, недоумевал: неужели это я?
Вздрагивающими руками Николай Иванович развязал кожаный мешочек, вытащил из него зеленую тряпочку, уже давно потерявшую свой первоначальный цвет.
Это была детская распашонка, обметанная по краям золотистыми нитками, которые давно обремкались, а местами и вовсе вылезли из материи, уже истончившейся от времени.
Николай Иванович прижал распашонку к лицу, и его сильные плечи вздрогнули.
От удивления Кузьма даже ничего не спросил у него, лишь покачал головой и снова полез на печку, но Николай Иванович остановил:
— Подожди, успеешь… Расскажи, кто она такая, откуда — Зеленая Варвара? Как в городе оказалась?
— Да кто его знает? Никто про нее толком ничего не знает!
И Кузьма коротко рассказал, что ему было известно про странную старуху — не больше и не меньше, чем ведомо было остальным новониколаевцам.
«Вот почему — Зеленая Варвара, — Николай Иванович то складывал, то разворачивал и начинал разглаживать распашонку, — тогда, в Каинске, она повредилась умом после потрясения, а эта рубашечка была единственным, что ее связывало с прошлым, со мной… И зачем так несправедливо: она мне ни разу не встретилась здесь, в Ново-Николаевске, а ведь могли, могли бы встретиться… Мы бы обязательно узнали друг друга, ведь в Каинске же она узнала меня…»
— А чего эта старуха вас заинтересовала? — спросил Кузьма.
— Да так… Ладно, полезай спать.
Повторять два раза Кузьме не требовалось, и скоро с печки донесся заливистый храп. А Николай Иванович продолжал сидеть за столом, время от времени трогая руками то распашонку, то медальон, словно боялся и проверял: они никуда не исчезли?
Осторожный стук в запертые ворота смахнул Кузьму с печки, как невесомую пушинку. Спать он умел, несмотря на храп, вполглаза и чутко.
— Не суетись, — успокоил его Николай Иванович, — это, похоже, Шалагин. Подожди, я сам гляну.
Действительно, приехал Сергей Ипполитович. Едва они вошли в дом, как поздний гость растроганно обнял Николая Ивановича и долго повторял одно только слово:
— Спасибо, спасибо, спасибо…
Затем прошел к столу, скинул пальто и сразу стал рассказывать:
— Прибыли все благополучно, укрыты надежно, доставили доктора. Конокрада он осмотрел, сказал, что раны не опасные, одна — сквозная, в мякоть, другая — скользом, перевязал и заверил: в наилучшем виде будет.
— А что дальше? — спросил Николай Иванович.
— Дальше… — Сергей Ипполитович задумался на недолгое время и решительно ответил: — Дальше будет следующим образом: дочь я отправляю на днях в Москву, — сами понимаете, после всего, что случилось, ей здесь не место — а ваша девица и конокрад, как только он оклемается, — вольные птицы. Содержать их, извините, я не собираюсь, да и желания, признаюсь, особого не имею. Чем я вас должен отблагодарить? Знаете, не люблю быть кому-то обязанным.
— О благодарности разговор отдельный, но не пугайтесь, я вас сильно не обременю. Сейчас о другом хочу спросить: что-нибудь о Гречмане слышно?
— Заперся в участке и не показывает носа. Наверное, жгет бархатовские бумаги. Готовится… Я же главного не сказал — сегодня по телеграфу отправлена жалоба новониколаевцев на действия полицмейстера. Отправлена лично губернатору и уже им получена. Мы ожидаем, что в скором времени прибудет ревизия.
— Что ж, одно другому не помешает. Будьте любезны, Сергей Ипполитович, зайдите завтра с утра в Центральные номера на Асинкритовской улице. Там должен остановиться Дмитрий Алексеевич Кофтунов, действительный статский советник, скажете, что я вас направил, и еще скажете, что я уехал по срочной надобности. Представитесь и рассказывайте откровенно — обо всем, что здесь натворил Гречман.
— И все-таки — кто вы такой? Что за человек? Откуда вы здесь появились? Поверьте, не из праздного любопытства, а чтобы знать — кого я должен благодарить.
— Как говорится — хоть горшком назови… История моя длинная, путаная, и никого, кроме меня, она не касается. А благодарить… Вы знали эту несчастную женщину по прозвищу Зеленая Варвара?
— Знал.
— Она сейчас в покойницкой холерного барака. И вот моя просьба — надо похоронить по-человечески. Обмыть, одеть, отпеть в церкви…
— Странно…
— Сможете это сделать?
— Хорошо, сделаю.
Больше Шалагин никаких вопросов Николаю Ивановичу не задавал. Попрощался и торопливо вышел из дома.
9В густой темноте позднего вечера узкие и высокие окна Покровской церкви зыбко обозначались огоньками свечей. Вечерняя служба давно уже закончилась, прихожане разошлись, и под деревянными сводами раздавался лишь слабенький голос старенького дьячка, который читал молитву над новопреставленной рабой Божьей Варварой. Ему негромко, такими же старческими, тоненькими голосками подпевали три согбенные старушки, одетые в черное.
