Евгения Марлитт - Вересковая принцесса
— Ну да — я долго терпела избыток солнца на моей несчастной коже, — строптиво перебила её Шарлотта. — На солнечной стороне должны быть ставни…
— Совершенно справедливо; но было бы уместно обсудить это с господином Клаудиусом — это его дом, а деньги, которыми вы собираетесь распорядиться, — его деньги.
— О Боже, однажды придёт время, когда эти цепи перестанут греметь! — воскликнула Шарлотта с возрастающей страстностью.
— Кто знает, не покажутся ли они вам однажды снова желанными, — очень спокойно отозвалась фройляйн Флиднер.
— Вы думаете, милая, добрая Флиднер? — Издевательская насмешка в голосе юной дамы показалась мне просто страшной. — Какое унизительное предсказание!.. Но я имею смелость надеяться и даже ожидать, что судьба уготовила для меня кое-что получше!
Она зашагала к двери.
— Вы не хотите выпить с нами чаю? — спросила фройляйн Флиднер так дружелюбно и миролюбиво, как будто не было сказано ни одного резкого слова. — Я сейчас накрою на стол — я отвечаю за здоровье фройляйн фон Зассен и постараюсь, чтобы она избежала простуды.
— Благодарю! — холодно бросила через плечо Шарлотта, открывая дверь. — Я хочу побыть со своим братом… Пошлите мне чайник наверх, но, пожалуйста, маленький серебряный, будьте добры — я больше не могу пить из латуни, даже если Дёрте начищает её «до золота»… Адью, принцессочка!
Она хлопнула дверью и помчалась вверх по лестнице. И почти сразу же резкие фортепьянные аккорды оглушили притихший дом.
Пожилая дама вздрогнула.
— Боже, какая бесцеремонность! — пробормотала она. — Каждый звук — как удар по сердцу.
— Я пойду наверх и попрошу её перестать, — сказала я, побежав к двери.
— Нет, нет, не делайте этого! — испуганно остановила она меня. — Это у неё просто такая привычка, когда она в гневе удаляется к себе, — мы в этих случаях её не останавливаем. Но сегодня, в эти часы мучительного страха и забот — что подумают люди в доме! Её и так считают намного более бессердечной, чем она есть, — добавила она озабоченно.
Она снова усадила меня на софу и начала накрывать на стол. В любое другое время в этой старомодной комнате было бы, конечно же, очень уютно. На столе мирно гудел чайник; снаружи вдоль опустевшей улицы свистел ветер, по окнам равномерно стучал дождь. Фарфоровая фигурка за стеклом шкафа довольно кивала головой, а маленький злобный пинчер лениво лежал на своих подушках… Но фройляйн Флиднер намазывала булочки маслом дрожащими руками — я отчётливо это видела, — и Дёрте, старая кухарка, которая принесла целую тарелку сдобы, спросила, тоскливо вздыхая:
— Как вы думаете, как там дела, фройляйн Флиднер?
У меня от неясного страха сжалось сердце. Я почувствовала острую боль, когда подумала о том, что господин Клаудиус ушёл от меня рассерженным — и эта мучительная мысль не отпускала меня ни на минуту… Какой ребячливой и строптивой я ему, наверное, показалась, появившись рука об руку с Шарлоттой!.. И тем не менее он выразил беспокойство и заботу обо мне, маленьком незначительном создании — выразил в тот момент, когда его самого настигла большая беда!.. Я стиснула зубы и забилась поглубже в угол софы… Повинуясь настойчивым просьбам фройляйн Флиднер, я влила в себя чашку горячего чаю; сама же пожилая дама не съела ни кусочка, она тихо сидела рядом со мной.
— Господин Клаудиус там тоже в опасности? — наконец сорвалось с моих губ.
Она пожала плечами.
— Да, это может быть опасно; наводнение бывает хуже пожара, а господин Клаудиус не тот человек, который в подобные моменты думает о себе — но всё в руках божьих, дитя!
Это совершенно не успокоило моё сердце… Как часто я читала о людях, которые утонули — невинные люди, которые не сделали ничего плохого — а у него ведь было на совести убийство!.. Убийцы тоже в руках божьих? Давящий страх заставил меня высказать это вслух.
— Он ведь виноват в смерти человека, — сказала я подавленно, не поднимая глаз.
Старая дама отшатнулась, и я в первый раз увидела, что в её мягких глазах сверкнуло пламя глубокого возмущения.
— Отвратительно — кто вам это сказал? Да ещё и в таком безжалостном виде? — воскликнула она взволнованно. Она поднялась и на несколько секунд подошла к одному из окон; затем она снова села ко мне и взяла обе мои руки в свои.
— Знаете ли вы подробности? — спокойно спросила она.
Я покачала головой.
— Ну, тогда, очевидно, в вашей неопытной душе, не знающей мира и жизни, действительно могла сложиться такая ужасная картина — я живо могу себе представить — бедный Эрих!.. Конечно, это самая тёмная страница его жизни; но, моё дитя, он тогда был молодым человеком едва двадцати одного года, страстным и восторженным… Он любил одну женщину, сильно любил — ну, я не буду об этом подробно рассказывать. И ещё у него был друг, которому он полностью доверял и для которого он много сделал… В один прекрасный день оказалось, что эта женщина и его друг обманывали его, что они оба проявили неверность… Была тяжёлая сцена, были произнесены слова, которые, как требует того отвратительный мужской обычай, можно было смыть только кровью. Произошла дуэль из-за вероломной женщины; этот друг…
— Молодой Экхоф? — вклинилась я.
— Да, сын бухгалтера — он получил пулю в плечо, а господин Клаудиус был довольно тяжело ранен в голову — из-за этого у него и начались все его проблемы с глазами… Рана Экхофа была не опасна; но его расшатанное к тому времени здоровье и слабая конституция привели к тому, что после нескольких недель лечения он умер, несмотря на все усилия лучших врачей.
— А женщина, женщина? — перебила я её.
— А женщина, моё милое дитя, покинула Париж задолго до того, как господин Клаудиус поправился; она уехала с каким-то англичанином.
— Она была виновата в его страданиях и не пришла, чтобы попросить прощения и ухаживать за ним?
— Моя маленькая девочка, она была дамой из театра — она приняла эту кровавую жертву как дань преклонения своей опасной красоте и не чувствовала себя обязанной просить прощения или тем более лечить кровавые раны своими ухоженными руками… Вскоре после выздоровления господин Клаудиус приехал сюда — его брат… умер… и оставил своему наследнику много распоряжений… Он приехал впервые после долгого отсутствия — и я никогда ещё не видела, чтобы кто-нибудь так жестоко страдал, как он.
— У него были угрызения совести?
— Да, но дело было даже не в них — он не мог забыть ту женщину… Он как сумасшедший бегал по саду или часами играл на рояле…
— Серьёзный, спокойный господин Клаудиус? — спросила я ошеломлённо.
