Джулия Куинн - Мистер Кэвендиш, я полагаю..
– Прости, – извинился он снова, но вряд ли этих слов было достаточно. Он пошевелился, чтобы освободить ее, помочь ей, позаботиться о ней.
– Нет! – воскликнула она, отчаянно вцепившись в его плечи. – Пожалуйста. Не уходи.
Он вскинул на нее глаза, не в силах поверить собственным ушам. Он знал, что для нее это не было насилием. Она хотела его так же сильно, как и он ее. Она стонала от страсти, ее руки не желали отпускать его ни на мгновение, в беспамятстве она шептала его имя. Но сейчас она наверняка хочет остановиться. Подождать, пока они не окажутся в более комфортной обстановке. В уютной постели. И уже, будучи женатыми.
– Подожди, – ее рука коснулась его щеки.
– Амелия, – вымученно произнес он, в немой мольбе прося Бога, чтобы она прочла его мысли, поскольку был не в силах воплотить их в слова.
– Это уже свершилось, – нежно прошептала она. А затем в ее глазах вспыхнула решимость. – И я никогда не буду жалеть об этом.
Он попытался что–то сказать; но все, что у него получилось, это пробормотать нечто нечленораздельное. У него просто не было слов.
– Шшш… – Она слегка коснулась пальцами его губ. – Это свершилось, – повторила она. И когда она улыбнулась, в ее улыбке отразилась вековая мудрость истинной дочери Евы. – Так сделай же теперь это прекрасным.
Его пульс участился, и затем ее рука скользнула вверх по его ногам, пока не достигла обнаженных ягодиц.
У него перехватило дыхание.
Ее пальцы сжались.
– Пусть это будет незабываемо.
И он исполнил ее желание. Если его первые ласки были лихорадочными, торопливыми, исполненными неудержимой страсти, то теперь он контролировал каждое движение. Каждый жест служил единственной цели – доставить ей наслаждение. Его поцелуи были виртуозными, прикосновения сулили небесное блаженство, и когда какая–то ласка исторгала из ее груди тихие страстные вскрики, он повторял все снова и снова.
Он неустанно шептал ее имя – ее волосам, губам, груди, каждой клеточке ее тела. Все, что он делал, он делал для нее. И так хорошо, как только мог. Он не остановится, пока она не достигнет вершины экстаза, пока не взорвется от невыносимого удовольствия в его руках.
Для нее, не для него. Впервые за все эти недели он не был главным. Ни его имя, ни то, кем он теперь стал, не было важным, имело значение только то, что он мог сделать, чтобы доставить ей наслаждение.
Для нее. Для Амелии. Все это было для нее, и возможно, теперь все всегда будет только для нее, до последнего его вздоха.
И, возможно, он не будет иметь ничего против.
Может быть, это даже хорошо. Очень хорошо.
Он посмотрел на нее, и от неприкрытого желания, которым светилось ее лицо, у него перехватило дыхание. Он никогда не видел ничего более прекрасного. Никакие драгоценные камни или красоты природы не могли сравниться с этим. Не было ничего прекраснее ее лица в этот момент.
И тогда озарение пронзило его, как вспышка молнии.
Он любил ее.
Эта девушка, нет, эта женщина, которую он годами вежливо игнорировал, прокралась в его сердце и пленила его.
И сейчас сама мысль, что он когда–либо мог позволить ей выйти за Джека, казалась безумной.
Он не знал, как мог верить в то, что сможет выжить без нее.
Или прожить еще один день, не будучи уверенным, что она станет его женой. Родит ему детей. Будет стареть с ним вместе.
– Томас?
Ее голос вернул его к действительности, и он обнаружил, что замер. В ее взгляде смешались удивление и желание, и ее глаза… это их выражение… Он не мог объяснить, что с ним творилось под взглядом этих прекрасных глаз, но одно он знал твердо – он был счастлив.
Это не было ни довольством, ни наслаждением, ни радостью, – хотя и всем этим вместе тоже.
Это было счастьем.
Он был опьянен любовью и счастьем, и ему хотелось кричать об этом на весь мир.
– Чему ты улыбаешься? – спросила она, и улыбнулась в ответ, потому что его радость была заразительной. Он не мог удержать в себе свое счастье.
– Я люблю тебя, – сказал он, чувствуя, что его лицо не отражает всех испытываемых им эмоций.
Она недоверчиво посмотрела ему в глаза.
– Томас…
Она должна была понять.
– Я говорю это не потому, что услышал от тебя эти слова, и не потому, что считаю себя обязанным жениться на тебе. Я говорю это потому… потому…
Она замерла.
И он, наконец, прошептал:
– Я говорю так, потому что это правда.
У нее на глазах выступили слезы, и он наклонился, чтобы нежно смахнуть их поцелуем. – Я люблю тебя, – снова прошептал он. И улыбнулся медленной, ленивой улыбкой. – Но сейчас, впервые в жизни, я не сделаю то, что было бы правильным.
Ее зрачки тревожно расширились.
– Что ты имеешь в виду?
Он покрыл поцелуями ее лицо.
– Правильным, я думаю, было бы остановить это безумие прямо сейчас. Не то чтобы ты не была уже окончательно погублена, но мне действительно следовало бы попросить разрешение у твоего отца, прежде чем продолжить.
– Продолжить это? – эхом отозвалась она.
Он снова принялся целовать ее.
– Я не такой грубиян. Я имел в виду ухаживание. В широком смысле этого слова.
Несколько раз она открывала и закрывала рот, и в итоге ее губы сложились в подобие улыбки.
– Но это было бы жестоко, – промурлыкала она.
– Жестоко? – переспросил он.
– Ммм. Не продолжить это.
– Он качнулся вперед. Всего на чуть–чуть, но этого хватило, чтобы исторгнуть удивленный возглас из ее груди.
Он уткнулся носом в выемку на ее горле и почувствовал, как участился ее пульс.
– Начать что–то и не закончить – это ведь неправильно, верно?
– Верно, – голос почти не слушался ее, дыхание сбивалось.
И он продолжил. Он любил ее всем своим телом, так же как любил всем сердцем. И когда, наконец, он почувствовал дрожь ее желания, достигшего апогея, он излился в нее с мощью, оставившей его опустошенным, обессиленным… и всемогущим.
Возможно, это был и не лучший способ соблазнить любимую женщину, но это было воистину прекрасно.
Глава двадцать вторая
В конце концов, Томас сделал то, что было правильным.
Ну, почти.
Амелия ждала, что он встретится с ее отцом на следующий день и официально попросит ее руки. Вместо этого, он снова обратился к ней с просьбой передать его письмо и кольцо, и добавил, что увидится с ней в Англии через две недели.
Он сказал, что любит ее. Он любил ее много больше, чем мог выразить словами, но ему нужно было вернуться, чтобы обрести себя.
Амелия понимала это.
Так и получилось, что только спустя почти три недели, когда она сидела в компании своей матери, четырех сестер и двух собак ее отца в гостиной Берджес Парка, в дверях появился дворецкий и объявил:
– Мистер Томас Кэвендиш, миледи.
