Эльвира Барякина - Князь советский
У Алова неприятно заныло в груди. Кажется, Драхенблют нисколько не обрадовался его докладу. Но как такое могло быть? Ведь он сам требовал, чтобы подчиненные хоть из-под земли добыли ему серьезное дело!
– Мы связались с Мурманском, – начал Алов. – Дежурный получил телефонограмму из Москвы и решил, что ее передали не из Центрального телеграфа, а из Центрального комитета партии. Он доложил обо всем наверх, была объявлена тревога…
– В районе Мурманска давно нет боевых кораблей, – скучным голосом сказал Драхенблют. – Это во время Мировой войны через него велись поставки союзников, а сейчас это маленький торговый порт. Кого там по тревоге поднимать? Местных рыбаков?
Как всегда, в минуты волнения Алов начал кашлять. Его легкие чуть не лопались, но он все никак не мог остановиться.
Драхенблют налил ему воды из графина.
– Вы, Глеб Арнольдович, напрасно ерничаете, – проговорил Алов, отдышавшись. – Я сам все прекрасно понимаю, но если мы не дадим ход этому делу, у нас могут быть большие неприятности.
– Какие? Меня-то за дурака не держи!
– Дежурный из Мурманска сейчас перепуган до смерти и наверняка явится с повинной в отдел ОГПУ. Там сделают запрос насчет телефонных переговоров; начнется проверка, и все это передадут наверх, Ягоде. А как только он выяснит, что Зайберт проходит по нашему ведомству, вас наверняка спросят: «А почему многоуважаемый Глеб Арнольдович не проявил должной бдительности?»
– Думаешь, его кто-то будет слушать? – скривился Драхенблют и вдруг заговорил, повышая голос: – Ягода постоянно врет! Он во всех анкетах пишет, что примкнул к большевикам в 1907 году – не было этого! Он всю жизнь был уголовником, и пришел к нам только для того, чтобы безнаказанно грабить и убивать!
Алов понял, что попал в цель. Драхенблют принадлежал к поколению большевиков-идеалистов и остро переживал то, что старая революционная гвардия сдает позиции под нажимом полуграмотных выскочек-карьеристов – таких, как Ягода.
– Нам нельзя арестовывать Зайберта – он же считается чуть ли не национальным героем Германии, – насупившись, сказал Драхенблют. – Ягода и так нагадил нам со своим Шахтинским процессом: ему для полноты картины нужны были иностранцы, и его люди, ни с кем не посоветовавшись, схватили первых попавшихся немцев. А нам кровь из носу надо наладить поставки на Запад, понимаешь?
Алов все еще на что-то надеялся.
– Дело Зайберта нельзя оставлять без последствий!
Но Драхенблют его не слушал.
– Мы только что подписали с немцами протокол о намерениях – они покупают у нас лес на шпалы. Если с головы Зайберта упадет хоть волос, это приведет к скандалу в прессе, и сделка может сорваться. Пожалуй, мы вышлем его из страны: нет человека – нет проблемы. А мурманских остолопов накажем, чтобы не были такими легковерными.
Алов сник: за высылку немца комнаты точно не дадут.
– Глеб Арнольдович, я вам уже докладывал насчет моей ситуации с жильем…
– Чекист должен быть голодным и холодным – у него от этого бдительность повышается, – усмехнулся Драхенблют. – Принесешь качественный материал – будет тебе комната.
3.В бывшем кафе «Неаполитанка» царил разгром – Зайберт собирал нажитое в Москве имущество. В спальне голосила Лизхен: ее хозяин уезжал, она оставалась и, судя по всему, ничего хорошего ее не ждало.
Взобравшись на стул, Зайберт одну за другой снимал со стен картины.
– Лизхен, уймись, а то я за себя не отвечаю! – орал он на всю квартиру.
Но та еще горше плакала.
Клим сидел в кресле напротив окна, с которого уже убрали шторы.
– Вы так и не выяснили, за что вас высылают? – спросил он.
Спрыгнув на пол, Зайберт потянул на себя ящик комода. Тот с визгом выскочил из пазов, и на пол посыпались письма, ножницы и сломанные карандаши.
– Тут любого можно выслать когда угодно и за что угодно! – в сердцах отозвался Зайберт. – Мне позвонили из Наркоминдела и в любезных выражениях попросили покинуть Советский Союз.
Он ткнул пальцем в сторону спальни:
– Ее жалко!
Подобрав с пола тетрадный листок, Зайберт передал его Климу:
– Я вас не просто так вызвал. Если вы не поможете, то все, конец… они погибнут.
– Кто?
– Вы когда-нибудь слышали о немцах Поволжья? В свое время Екатерина Великая пригласила в Россию немецких крестьян, пострадавших от Семилетней войны. За полтораста лет они разбогатели, отстроили множество деревень под Саратовом и даже завели собственные предприятия.
Зайберт рассказал, что однажды к нему пришли бородатые люди в крестьянской одежде и на необычном, будто старинном немецком языке спросили, правда ли, что здесь живет известный журналист?
Их священник, хорошо говоривший по-русски, составил письмо, и они хотели, чтобы кто-нибудь передал его председателю ВЦИК.
– Вы полюбуйтесь, что они написали! – с горькой усмешкой сказал Зайберт.
Клим начал читать:
Уважаемый дорогой хозяин России, товарищ Калинин!
После революции труженики нашей деревни взялись за работу, потому что думали, что наконец настали хорошие времена и будет равенство и братство.
Но началось у нас уничтожение, и в этом смысле дело в Поволжье обстоит очень организованно. Зачисляют в партию человека, дают ему утром револьвер, и он к вечеру столько контрреволюционеров наделает, что прокуратуре за год не разобраться.
Хороших и уважаемых людей до выборов в сельсовет не допускают и велят выбирать из городской сволочи, присланной из центра. Мы этого не одобрили и выбрали своего председателя, но его тут же забрали и увезли неизвестно куда.
На наш кантон дали задание по хлебозаготовкам, а у нас озимая рожь наполовину погибла, только начальство этому не верит, потому что в полях сроду не бывало. Городские с револьверами приезжают и ходят по домам. У кого занавески в доме есть или стены обоями оклеены, того они называют кулаками и обкладывают налогом, как им черт на душу положит. Дать им, сколько они хотят, нет никакой возможности.
В нашей деревне разорили девять семейств, а все их добро передали государственным и кооперативным учреждениям, где эти городские сами состоят начальниками. У Отто Литке даже детские качели с дерева сняли и увезли. Разберитесь, товарищ Калинин: зачем это было сделано?
В школу прислали учителя, чтобы он учил детей, как это заведено в Саратове. А он нашего языка не знает и дети его не понимают. Целый год изучали саратовскую премудрость, а в тетрадках у них только одно: «По первому зову Компартии мы все, как один, пойдем на баррикады бороться за диктатуру пролетариата в Германии». Кто ж хлеб-то будет растить, если все на баррикады уйдут?
