Филиппа Грегори - Другая королева
– Нет! Он был вам верен. Буллу издали в прошлом году, – задыхаясь, шепчет Мэри Ситон. – Как раз к восстанию. Но она только что прибыла. Ох! Если бы она пришла раньше! Если бы она пришла во время восстания! Все Англия встала бы против Елизаветы.
– Еще не поздно, – быстро говорю я. – Все люди истинной веры знают, что их долг – сбросить ее, что папа назвал меня королевой Англии. К тому же это заставит действовать мою родню во Франции и Филиппа Испанского. Дело уже не только в справедливости, их священный долг – посадить меня на трон в Шотландии и в Англии.
Глаза Мэри светятся.
– Я снова увижу корону на вашей голове, – провозглашает она.
– Ты увидишь на мне корону Англии, – обещаю я. – Это значит не только то, что я буду свободна, это значит, что папа признает меня истинной наследницей английского престола. Если папа говорит, что я королева Англии, кто может встать против меня? И все паписты мира будут обязаны меня поддержать. Мэри, я буду королевой Англии и Шотландии. И я короную сына принцем Уэльским.
– Слава богу, что папа рассудил в вашу пользу!
– Благодарение Господу за Ридольфи, который представил ему мое дело, – тихо произношу я. – Он мой большой друг. Храни его господь, где бы он ни был. А когда я верну себе все, он будет среди тех, кому полагается награда за службу мне.
1570 год, май, Чатсуорт: Бесс
Я слышу, как звонят в колокола в Чатсуорте, когда заказываю полотно для постели шотландской королевы. Она приедет сюда через несколько дней, и сердце мое вдруг срывается от внезапного ужаса. Только не новое восстание. Господи, пусть только не испанская армада высадилась. Я посылаю одного из пажей бегом, узнать, что случилось. Он возвращается и застает меня в прачечной со списком белья в трясущейся руке и говорит, что королева Мария Стюарт объявлена истинной королевой Англии и папа призвал всех людей старой веры уничтожить бастарда Елизавету и посадить на ее место истинную королеву, Марию, и в Норидже восстание за нее, и, говорят, весь восток Англии поднимется за истинную королеву и истинную веру.
На мгновение я так поражена, что притворяюсь, что мне нужно на воздух, выхожу на галерею и плюхаюсь на скамью среди нарисованных святых. Я едва могу поверить, что этот кошмар продолжается снова и снова, что мы никогда не дождемся победы и никогда не дождемся мира. Я смотрю на своих нарисованных святых, словно они могут мне сказать, сколько еще продлится это чистилище, которое мы переживаем. Видит бог, мы страна маленькая, и тех, кто знает, какой она должна быть, немного. Теперь багряная блудница Римская призывает на нас гнев всего христианского мира; Филиппа Испанского, французской Мадам Змеи, они решат, что сражение с нами – это крестовый поход, священная война. Решат, что Господь им повелел нас уничтожить. Пойдут на нас и, объединившись, покорят нас.
– Нас так мало, – шепчу я про себя.
Это правда. Мы – маленький остров, наши соседи – враги нам, и Ирландия, и Франция, и испанские Нидерланды всего в дне пути. Нас так мало, действительно понимающих, какую судьбу Господь нам уготовил. Так мало тех, кто готов стать Его святыми и принести чистоту Его истинной церкви в Англию, избранную Им страну. Мы окружены врагами, нас искушает Сатана, нас осаждают суеверие и ложь старой веры; они уничтожат нас, если смогут.
Я велю мальчику бежать и приказать викарию, чтобы запретил звонить в колокола. Скажи, я приказала. Если они пытаются нас предупредить, то никому тут не нужно напоминать, что мы на пороге беды. Старуха на троне, в детской нет наследника, вера под постоянной угрозой, едва рождающаяся нация, которую можно стереть с лица земли в одно мгновение. С другой стороны, если там звонят, как в Дареме и Йорке, как в Райпоне и, в конце концов, даже в Барнард-Касле, чтобы сообщить, что старая вера восторжествует, тогда пусть заткнутся и идут в ад, пока слово мое хоть чего-то стоит в Дербишире.
Я протестантка. Я живу и умру протестанткой. Мои враги думают, что это потому, что эта вера мне выгодна, циники ткнут пальцем в мои золотые подсвечники и свинцовые рудники, в мои угольные шахты и каменоломни и даже вот в этих краденых нарисованных святых в моей галерее. Но чего не понимают циники, так это того, что это добро Господь дал мне в награду за чистоту моей веры. Я протестантка до мозга костей. Я не признаю эту папистскую королеву из Стюартов, я отрицаю мудрость римских священников, я отрицаю святость вина и хлеба. Это хлеб и вино. А не Тело и Кровь Христовы. Дева Мария была женщиной, как любая из нас, Иисус был плотником, рабочим человеком, который гордился своими столами, как я, рабочая женщина, горжусь своими домами и землями. Царство святости наступит, когда мир заслужит чистоту, а не когда достаточно денег набросают на церковное блюдо для пожертвований. Я верю в Господа – а не в чародея, которого скупо показывают за деньги попы старой веры. Я верю в Библию, которую сама могу прочесть по-английски. А больше, чем во что-либо еще, я верю в себя саму, в свой взгляд на мир. Я верю в ответственность за свою судьбу, в вину за грехи, в награду за добрые дела, в решимость жить своей жизнью и в свои расходные книги, которые скажут, верно я поступаю или дурно. Я не верю в чудеса, я верю в тяжелый труд. И я не верю, что королева Мария теперь стала королевой Англии – просто потому, что какой-то старый дурак в Риме решил об этом объявить.
1570 год, май, по дороге в Чатсуорт: Мария
Мы счастливее всего – такая уж мы несуразная пара, знатнейший аристократ в Англии и полноправная королева, – когда путешествуем вместе. Я узнала, что он любит меня, когда мы ехали в Ковентри, в одну из ночей. В сердце опасности он думал лишь обо мне. Но я научилась ценить его задолго до того, в нашем первом путешествии, когда мы ехали из замка Болтон в Татбери, и я надеялась, что он в течение нескольких дней отвезет меня обратно в Шотландию. В этих путешествиях я научилась наслаждаться его обществом так, как ни с одним мужчиной прежде. Я не желаю его; это смешно – ни одна женщина, знавшая Ботвелла, не удовлетворится надежным, достойным или тихим мужчиной. Но я чувствую, что могу полагаться на него, я могу доверить себя ему, я могу быть с ним самой собой. Он напоминает мне моего свекра, короля Франции Генриха II, который всегда так обо мне заботился, который ценил меня как свою маленькую жемчужину, который всегда следил, чтобы мне хорошо служили и чтили меня – королеву Шотландии, следующую королеву Франции и королеву Англии. Неустанная молчаливая забота Шрусбери напоминает мне времена, когда я была бесценной девочкой самого богатого и могущественного человека в Европе. С ним я снова чувствую себя юной красавицей, девочкой, которой была: неиспорченной, беспечальной, исполненной абсолютной уверенности в том, что однажды все обернется для меня хорошо, и все всегда будут меня любить, и я один за другим унаследую свои престолы, и стану самой могущественной королевой в мире – по праву и без противоречия.
