Роберта Джеллис - Пламя зимы
– Это могло быть, – медленно ответила я, – но не случилось.
Я вспомнила, как это в действительности произошло, но не могла сказать плохое о Бруно его сестре. Все равно она не поверит.
– В течение почти восьми месяцев я состояла в свите королевы, и часть этого времени там же при короле был Бруно. Мы могли встречаться. Мы могли даже разговаривать друг с другом. Не помню, случалось ли это. Однажды мне сказали, что король приказал нам пожениться, и мы поженились.
– И Бруно согласился? – Одрис была явно озадачена. – На него это не похоже.
Я рассмеялась.
– Говорила же я, что королева считает меня мятежницей. Не знаю почему, но она, кажется, боится, что я причиню какой-то вред. Бруно женился на мне, чтобы защитить короля. Он считал, что это его долг.
– Да, на Бруно это похоже, но не лестно для тебя. Ты такая хорошенькая. Думаю, у тебя мог быть повод для некоторого недовольства, – улыбнулась Одрис. – Но ты, почему ты согласилась?
Потом мы сидели молча, но этот вопрос, заданный Одрис так непринужденно и показавший ее не осведомленность о моей беспомощности, поднял во мне волну горечи. Я рассказала ей все, кроме того, что пыталась убить ее брата, и кроме своих опасений, что он был тем, кто отнял у меня двух единственных самых дорогих людей. Одрис не проронила ни слова и даже не дала мне понять, верит ли, что я была безумна, но в середине моего рассказа она вдруг вышла из-за ткацкого станка и взяла на руки свое дитя. Когда я закончила, Одрис дала ребенка мне, все еще не говоря ни слова. Он был такой нежный и теплый! Я и до этого уже держала Эрика, но не в такие минуты, когда, казалось, из моих глаз потечет кровь, а не слезы. Я почувствовала утешение и в то же время страх – ведь я хорошо знала, как мало младенцев становятся мужчинами и женщинами. Но несмотря на страх страдания и новых потерь меня охватила жажда материнства, настолько сильная, что вытеснила все другие чувства, даже мое горе.
Именно тогда я вспомнила: Бруно говорил, что ребенок был бы серьезным основанием для короля, чтобы отдать нам Улль, – и решила пересмотреть свой отказ ему. В конце концов, так ли уж важно, кто будет этим отцом? Знаю, что папе было все равно, который из его сыновей станет наследным хозяином Улля и ребенок которой из женщин станет наследником, лишь бы это был его внук. Да, в моем ребенке будет папина кровь, такая же, как у братьев. И чем больше я думала, тем яснее мне становилось, что уже не так молода, как большинство выходящих замуж девушек, поэтому вряд ли могу себе позволить ждать дольше. Кроме того, если король дарует Улль Бруно и Бруно умрет – я неохотно заставила себя подумать о смысле этих последних двух слов, – разве король не лишит меня права владения, как раньше? Меня – да, сына Бруно – нет.
Такие мысли посещали меня и в последующие десять дней. Они не появились сразу все вместе, как записаны здесь, а возникали обрывками, по частям, и, вероятно, я не видела, куда они ведут… или не позволяла себе видеть, – в этом не уверена. Но в чем я действительно уверена, это в том, что на меня повлияло отношение Одрис к Хью. Своими манерами и обращенными друг к другу словами они сняли весь тот уродливый подтекст, который всегда слышался мне в слове «вожделение». Что бы они ни делали – бросали ли грубые шутки, нежно касались или просто смотрели друг на друга – радость и удовольствие его мужественности и ее женственности были ясными, как свет факела в маленькой темной комнате. Они понимали друг друга, они разделяли все большое и малое. И не важно, что это было – то ли рассказ Одрис о поведении Эрика, то ли разговор Хью с Одрис о необходимости купить скот, – все равно теплота их страсти согревала каждое слово и жест.
Они более открыто проявляли радость, которую дарили им тела, чем это было у Милдред и Дональда – по крайней мере при мне – но это было то же волшебство, которое я видела у моих родных. Тогда мне хотелось познать эту магию – вот почему я никогда не говорила папе, что не хочу выходить замуж, а папа, хотел бы это от меня услышать, – а сейчас я желала этого опять.' Но сейчас стоит мне лишь протянуть руку, и я могу взять то, что было запретным до замужества плодом. А если я найду волшебство и впущу его в свое сердце, не будет ли это предательством по отношению к лежащим в могиле моим близким? С другой стороны, если мне не удастся с Бруно найти это сокровище, это сделает меня полностью свободной от него. Поэтому стоит ли мне искать способы ускользнуть от своего желания его плоти, раз я не могу найти другого пути?
Если это рассуждение покажется разумным, я должна буду согласиться, но сейчас я слишком возбуждена, а это не способствует ясному мышлению. Каждый раз, когда Хью охватывал грудь Одрис своей ладонью, моя набухала и дрожала; видя его губы на ее затылке, когда она склонялась над колыбелью Эрика, я чувствовала, будто у меня мурашки бегают по спине. И другие их жесты заставляли меня бороться с собой, чтобы сидеть спокойно. К счастью, Одрис и Хью были настолько поглощены друг другом, что, полагаю, и не подозревали, как мучают меня. Конечно, я всячески маскировала свою реакцию. Леди Эдит и леди Мери, если вообще что-то замечали, были либо безразличны, либо неприязненны.
Я едва сдержала себя, чтобы не стянуть Бруно с коня прямо в постель, как только он въехал, и, приветствуя, поцеловала его теплее, чем было мне свойственно. Его улыбка, удивленная и полная сомнения, поставила меня перед проблемой, о которой я и не подозревала. Как мне показать Бруно, что я передумала? Да я задохнусь, если попытаюсь сказать ему словами! Ни за что! Скорее приму обет безбрачия до конца своих дней.
Боюсь, что, хотя я, возможно, казалась увлеченной рассказом Бруно о кампании д'Омаля и реакции тех, кому были доставлены награды и благодарности короля Стефана, я почти ничего не запомнила из того, что он говорил. И я оставалась в этом затруднительном положении все утро, приведенная в ужас открытием, что знаю тысячи способов улаживать ссоры между людьми, выпытывать у них секреты, убеждать их соглашаться с моими мнениями по хозяйственным вопросам, а иногда даже по политическим, – и тем не менее не имею ни малейшего понятия, как завлечь мужчину в свою постель. Несколько раз я касалась Бруно, поглаживая тыльную сторону его руки, когда Хью и Одрис не могли это видеть, но он нетерпеливо толкал меня ногой, и я отступала. Полагаю, было слишком преждевременно сигнализировать о моей готовности, но и позже, при всех моих попытках Бруно казался слишком поглощенным своей беседой, чтобы мне ему надоедать. И чем больше я думала, как добиться его внимания, тем сильнее распалялось мое желание.
И только после вечерней трапезы, когда леди постарше ушли от нас, а мы сидели у огня, – вечера в октябре становились все холоднее, – я осознала, что тема разговора переменилась. Мое внимание резко переключилось на разговор после взрыва хохота и брани Хью.
