Элизабет Вернер - Фея Альп
– Мы? – переспросил Эрнст. – С вами Рейнсфельд?
– Конечно. Нам немало труда стоило образумить оберштейнцев и убедить их, что их гнезду не грозит опасность. Это была нелегкая работа, но наконец они поняли. Однако не успели мы покончить с этим делом, как явился посыльный от главного инженера звать доктора, потому что во время работ произошло несколько несчастных случаев. Добряк-доктор, понятно, сейчас же побежал сюда, как угорелый, а я пошел с ним, подумав, что пара здоровых рук везде пригодится. И оказалось, это была неглупая мысль. Пока я пристроился помощником при лазарете вон в той сторожке и пришел сюда только на минутку показаться вам, у нас там полно работы.
– Значит, были уже несчастные случаи? Надеюсь, нет тяжелораненых? – поспешно спросила Эрна.
– Одного унесло потоком, и его выловили всего израненного, доктор думает, что он едва ли выживет; другого ударило по голове обвалившейся глыбой земли, он тоже между жизнью и смертью; остальные легко отделались.
– Если доктору Рейнсфельду нужна еще помощь, пусть распоряжается мною! – объявила молодая девушка и уже готова была повернуть лошадь к указанному домику сторожа.
– Благодарю, мы справимся одни, – сказал Гронау, а Вальтенберг с удивлением обернулся и посмотрел на невесту, воскликнув:
– Что с тобой, Эрна? Я думаю, найдутся другие руки, ведь ты слышишь, Гронау помогает доктору. К чему же это ненужное геройство?
– Потому что я не в состоянии оставаться праздной и безучастной, когда все работают, напрягая последние силы.
В ответе молодой девушки выражался откровенный упрек, но Эрнст не пожелал понять его.
– Ну, по крайней мере, безучастной тебя никак нельзя назвать: тебя буквально трясет лихорадка от возбуждения, – холодно заметил он. – Но ты сказала правду, люди в самом деле делают все, что могут, хотя постоянно подвергаются опасности.
– Это потому, что впереди них главный инженер, – подхватил Гронау. – Если бы он не был всюду первым и не показывал им, как надо презирать опасность, они, наверное, призадумались бы и отказались от дела, такой вожак увлекает за собой даже малодушных. Вот он стоит на самой середине дамбы, которую, того и гляди, снесет водой, и командует так, будто повелевает всем горным миром! Уже три дня он воюет с этой проклятой феей Альп, которая на сей раз, кажется, совсем взбесилась, и вот увидите – ему удастся угомонить ее. Однако мне пора назад, к доктору! Храни вас Бог!
Гронау ушел, и Нордгейм, вернувшийся в это время к своим спутникам, видел, как он исчез в дверях сторожки. Он невольно вздрогнул. Появление этого человека показалось ему лишним дурным предзнаменованием, оно напомнило ему еще об одной грозной опасности, отступившей на задний план только из-за катастрофы, которой было бы совершенно достаточно.
Короткий разговор с Вольфгангом отнял у Нордгейма последнюю тень надежды. Если бы пришлось уступить и верхний участок, то что же осталось бы от всех построек, которые поглотили миллионы и которые он не имел уже возможности восстановить в том же виде? Он с самого начала был главным собственником дороги, а в последнее время, в надежде на прибыль при ее передаче, еще скупал акции, и таким образом весь ужасающий убыток падал почти на него одного. Он знал, что его состояние, вложенное во многие другие предприятия, не выдержит такого удара, а если еще Гронау исполнит свою угрозу и открыто выступит с обвинением, все погибнет. Миллионер, твердо стоящий на ногах, может быть, и мог спокойно встретить его, но человека, под которым колеблется почва, оно должно будет окончательно добить. Нордгейм знал свет, мнением которого так часто хладнокровно манипулировал.
Теперь от его хладнокровия и энергии не осталось и следа. Этот человек, которого всю жизнь баловала удача, не мог поверить, чтобы она так безвозвратно покинула его. Он всегда был лишь смелым, умным дельцом, а не сильным характером, и перед первым же ударом судьбы растерялся самым жалким образом. Полный глухого отчаяния, смотрел он на работающих людей, которыми опять руководил главный инженер.
Вольфганг действительно поспевал везде. То он стоял на самом опасном месте дамбы, то появлялся на мосту, борясь с ветром, сотрясающим его железную решетку, то спешил к станционному зданию и распоряжался там. Его одежда была пропитана водой, но он, казалось, ничего не замечал, не чувствовал потребности ни в отдыхе, ни в пище. Между тем в этой борьбе, длившейся уже трое суток, его поддерживало только страшное напряжение всех душевных и физических сил. Это были дни, которые, казалось, и злейших врагов Вольфганга Эльмгорста должны были заставить почувствовать удивление и восхищение.
Однако ненависть и ревность его смертельного врага вспыхнули от этого еще сильнее. Вальтенберг тоже свыкся с опасностями, много раз сам шел им навстречу, играл ими дерзко и бесцельно, как люди занимаются спортом, но в неукротимой энергии, с которой Эльмгорст исполнял свой долг, было что-то другое. Он сознавал, что его дело проиграно, принужден был уже уступить половину созданного им, и знал, что не спасет и другую половину, а все-таки отстаивал ее и, казалось, готов был скорее погибнуть, чем отступить.
Тем временем Эрнст Вальтенберг присутствовал на этом «интересном» представлении как зритель, верхом на лошади; наконец и он почувствовал, на какую роль обрек сам себя. Он вовсе не рассчитывал на это, приглашая Эрну ехать с ним на полотно железной дороги: приглашение было подсказано ему рассчитанной жестокостью, той жестокостью, которая заставляла его мучить ее своим молчанием. Он знал, что Эрна не откажется ехать, потому что получит возможность еще раз увидеть Вольфганга, и хотел, чтобы она увидела того среди опасности, которой Вольфганг так бесстрашно подвергался, чтобы она дрожала за него и не смела выдать свой страх ни одним движением. Даже любовь этого человека была воплощенным эгоизмом, его не останавливала мысль, что он мучает любимого человека, стремясь удовлетворить свою дикую мстительность. Эрна должна была страдать, как страдал он сам, он был так же безжалостен к ней, как и к самому себе.
Но Вальтенберг недооценил свою невесту, думая, что она способна дрожать при виде опасности. Правда, ее глаза напряженно следили за Вольфгангом, но они горели страстным восторгом и гордой радостью при виде того, как он борется, бесстрашно глядя в ужасающее лицо феи Альп, не отступая перед ней. Эта борьба возвысила Вольфганга как героя, и душа Эрны стремилась к нему. Все тени, омрачавшие его образ, исчезли теперь, когда победила лучшая, истинная сторона его натуры.
Эрнст вынужден был убедиться, что стрела, пущенная им из жажды мщения, поразила его самого. Он хотел показать Эрне, какой опасности подвергается любимый ею человек, а показал ей героя. Он не отходил от нее ни на шаг, но не мог помешать Эрне и Вольфгангу говорить друг с другом без слов, взглядами, которые искали и находили друг друга, несмотря на разлуку, на расстояние, на бурю и ужасы разрушения. И на этом языке они сказали друг другу все. Вольфганг чувствовал, что в этот час рушилась стена, воздвигнутая между ним и Эрной его помолвкой с Алисой, и во мраке его безнадежного отчаяния вспыхнул яркий солнечный луч, правда, лишь последний луч перед закатом…
