Анита Амирезвани - Кровь цветов
Малеке ничего не сказала, но я знала, она благодарна, что ее не заставили платить за гребень.
Когда они с Катайун ушли, я принялась вязать сама. Я хотела быть здесь, когда Гордийе вернется, и увидеть ее лицо. Через час она пришла, бледная и злая, с размазанной у глаз сурьмой. Она ткнула мне в лицо письмо. Что ты об этом знаешь? — спросила она, и это был почти визг.
— О чем об этом?
— Кобра велела мне подождать снаружи, а потом Людмила сунула мне это письмо и захлопнула дверь перед моим носом.
Я изобразила изумление:
— С чего она так?
Гордийе уселась рядом со мной на подушку.
— Должно быть, они разузнали, — сказала она, хлопнув меня по плечу письмом. — Тут отменяется заказ на ковер. Ты понимаешь, что это для нас значит?
Гостахам потратил гору денег на рисунок узора и на заказ целой кладовой шелка, окрашенного по его особым заказам. Ковер невозможно будет продать еще где-то, потому что он украшен мотивами, значащими что-то только для Ферейдуна и Нахид. Я не думала об этом, когда мы поссорились с Нахид.
— Какое несчастье! — сказала я, и так я думала.
Да уж, всем до единого в доме не поздоровится, когда Гордийе переживает из-за денег. А ведь мы только что снова начали есть варенье.
Гордийе ткнула в меня пальцем:
— Когда ты в последний раз видела Нахид?
— Всего несколько дней назад, но она не упоминала о ковре, — сказала я.
Хоть это было правдой.
— Тогда как ее родители узнали?
— Не знаю, — отвечала я, стараясь казаться испуганной. — Ой, что подумает Нахид… Родители ей расскажут?..
— Да уж конечно, — сказала Гордийе. Голос ее стал масленым и почти нежным. — Наверняка ты или твоя матушка рассказали кому-то.
— Я никогда и ни с кем не обсуждала свой брак, — ровным голосом ответила я; Гордийе явно не поверила мне. — Я боюсь… — Может, удастся вызвать ее сочувствие. — Только бы Нахид не позвала меня прийти… Думаю, тебе больше не придется об этом волноваться. Гордийе ушла в свои комнаты, сославшись на головную боль. Я полагала, что буду долго смаковать ее унижение, но мои мысли вернулись к Людмиле. Она всегда была добра ко мне, а теперь она нас презирала. Как жаль, что моя страсть к Ферейдуну заставила меня согласиться молчать. Что мне теперь делать с его предложением? Еще утром я хотела принять его. Теперь я не знала. Мое сердце повернулось сначала в одну сторону, а потом в другую.
Как только у меня выдалась свободная минута, я отправилась на рынок заменить гребень, сломанный Малеке. Я шла мимо рядов торговцев коврами и красильщиков шерсти, чтобы попасть в ту часть базара, где продавались инструменты ковроделов — лезвия для выравнивания ворса, разделители бахромы и гребни. Проходы были темные и узкие, заваленные мусором.
Когда я отыскала нужную лавку, то услышала, как кто-то играет надрывную мелодию на кяманче. Я тихо подпела — мотив казался странно знакомым. Потом я поняла откуда и повернулась, увидев молодого музыканта Ферейдуна, в одиночестве сидевшего на камне, перебирая струны. Концы тюрбана были обтрепанными, а лицо грязным.
Приблизившись к нему, я сказала:
— Салам. Это я.
— Кто такой «я»? — кисло спросил он, не поднимая головы.
Я оттянула пичех, чтобы он увидел мое лицо.
— А, — сказал он. — Ты одна из этих его…
— Что ты хочешь сказать? — Я была удивлена его грубостью.
— Ничего, — ответил он, словно эта тема его раздражала.
Я снова закрыла лицо.
— Что случилось с тобой? Мне казалось, ты один из его любимчиков.
Он взял на кяманче визгливую, словно кошачий вопль, ноту, и губы его сложились в саркастическую усмешку.
— Он меня вышвырнул.
— Почему?
— Я был слишком нахален, — объяснил он. — Ему это нравится, пока не переходишь границу.
Визгливые ноты, которые он извлекал, раздражали слух.
— Перестань, — сказала я. — Что будешь теперь делать?
— Не знаю, — ответил он. — Мне некуда идти.
В его красивых, с пушистыми ресницами глазах был страх, гладкий подбородок дрожал. Он был почти ребенок.
Вытащив монету, на которую собиралась купить гребень, я положила ее в его чашу для подаяний.
— Да будет с тобой Господь, — сказала я.
Он поблагодарил меня и, когда я пошла прочь, заиграл нежную, печальную мелодию. Она напомнила мне музыку, которую он играл в первую ночь, которую я провела с Ферейдуном. Как много изменилось с тех пор и для меня и для юного музыканта! Как неожиданно он оказался на улице!
Передумав делать покупки, я повернула домой. По пути с базара я обычно шла мимо маленькой мечети, которую хорошо помнила. Я вошла в нее и тихо села в одной из устланных коврами боковых комнаток, слушая женщину, читавшую Коран. Она как раз начала одну из моих любимых сур, о двух морях, одно из которых сладкое и насыщающее, а другое соленое, но в обоих водится красивая крупная рыба. Слова успокоили мое сердце, и, когда я услышала призыв с минарета, то встала и помолилась, касаясь лбом кистей ковра. Закончив, я снова уселась на ковер, слушая с закрытыми глазами ровный голос читавшей. Я думала о Ферейдуне и Нахид, об узлах нашей с ней дружбы, которые в моей памяти вдруг превратились в путаную бахрому. Я по-прежнему не знала, что делать с предложением Ферейдуна, а мой сигэ скоро истекал.
Какая бы мысль ни терзала меня в нашей деревне, отец почти всегда замечал это, наблюдая за мной. Что бы он сказал мне сейчас? В мыслях я отчетливо видела его таким, каким он был в нашу последнюю прогулку вдвоем, с посохом в руке. Он поднял его, словно меч. «Открой глаза!» — сказал он, и голос его прогремел во мне.
Я повиновалась и словно впервые увидела ковер под ногами. Цветы его вздрагивали, будто собираясь распуститься в звезды, а птицы, казалось, готовились взлететь. Все очертания, к которым я так привыкла, — желтые изразцовые стены мечети, купол, уходящий ввысь, даже самый пол — все теперь казалось изменчивым, как частицы песка в пустыне. Стены задрожали и вспучились; землетрясение, подумала я; но никто больше не заметил этого, и все же земля, стены и потолок больше не были твердыми. Я тоже начала утрачивать телесную суть, и на блаженный миг чувство, будто я уступаю чему-то, охватило меня, растворяя меня в совершенном ничто.
«Бабб! — молча воскликнула я. — Что мне делать?»
Он не ответил, но его любовь пронизала мое тело. Я ощутила радость от его близости, в первый раз после его смерти. Вспомнился день, когда он, забыв о болезни, показывал мне водопад и женщину с могучими руками, спрятанную за ним. Его любовь никогда не рождалась из его собственных интересов, она не зависела от того, доставляла ли я ему удовольствие. Узнать его любовь было все равно что узнать, какой должна быть любовь. Она была чистой и ясной, как река, и я хотела отныне чувствовать себя такой же. Хизр, пророк Господа, показывал заблудившимся в пустыне паломникам дорогу к воде; теперь мой отец показывал мне путь.
