Виктория Холт - Храм любви при дворе короля
Муж поцеловал ее и согласился.
На другой день Мерси, одетая молочницей, вошла с бадьей на голове в ньюгейтскую тюрьму, и подкупленный тюремщик отвел ее к монахам.
Она накормила монахов тем, что принесла, и вымыла их.
Такой счастливой Мерси не бывала с тех пор, как отец водил ее к Тауэру.
* * *Король все больше гневался. И все больше привыкал к тому, что вокруг проливалась кровь. Он изменял королеве и нуждался в утешении, так как это старое Чудовище, совесть, постоянно терзало его.
Папа в надежде спасти Фишера завел речь о предоставлении ему кардинальской шапки.
Узнав об этом, король рассмеялся.
– Тогда Фишеру придется носить ее на плечах, – сказал он, – поскольку головы у него не будет.
В июне епископ Фишер после допроса в Тауэре, на котором вероломный Рич раскрыл его тайное признание, был приговорен к смерти.
Но король проявил великодушие. Не пожелал, учитывая возраст и положение епископа, казнить его уготовленной изменникам смертью. И назначил ему отсечение головы.
Затем настал черед Томаса, и первого июля его привели на суд в Вестминстер-холл.
Там Норфолк, отбросивший любезность, – его раздражало упрямство этого некогда симпатичного ему человека, – сказал ему, что если он раскается в своих взглядах, то может получить королевское помилование.
– Милорд, – ответил Томас, – благодарю вас за доброжелательность. Однако я молю Всемогущего Бога, чтобы Он помог мне сохранить прямодушие до последнего часа.
Затем защищался так искусно, что назначенные судьи испугались, как бы он вновь не оправдался. Допускать этого было нельзя. Судьи страшились предстать перед королем, если Томас Мор выйдет из Вестминстер-холла не осужденным за измену. Тогда изобретательный Рич вышел вперед и объявил, что вел тайный разговор с Мором, как и с Фишером.
– Мастер Рич, – воскликнул Томас, – о вашем лжесвидетельстве я скорблю больше, чем о грозящей мне опасности.
Однако судьи, страшившиеся королевского недовольства, обрадовались возможности признать Мора виновным.
Его вывели из Вестминстер-холла, Маргарет, ждавшая вместе с Джеком и Мерси, оцепенела от горя, увидя отца между алебардщиками.
Джек подбежал и встал на колени у отцовских ног. Маргарет бросилась ему в объятья, лишь Мерси осталась стоять на месте, памятуя даже в этот миг, что она всего лишь приемная дочь.
Маргарет не выпускала отца, сэр Уильям Кингстон, констебль Тауэра, стоял рядом, онемев от переполняющих его чувств.
– Успокойся, Маргарет. Успокойся, моя Мег. Не расстраивайся… – прошептал Томас.
Он высвободился из ее объятий, Маргарет чуть отступила назад, постояла, глядя на него, потом снова бросилась к нему и обняла за шею.
Тут сэр Уильям Кингстон мягко положил руку ей на плечо; Джек обнял ее, но она, потеряв сознание, упала на землю, а трагическая процессия двигалась дальше.
* * *Король смилостивился. Он не желал подвергать бывшего друга той ужасной казни, которая постигла монахов.
– Король в своем милосердии, – объявил Томасу Мору Кромвель, – заменил вынесенный вам приговор отсечением головы.
– Упаси Бог, – ответил Томас с мрачным юмором, – чтобы подобное милосердие выпало па долю моих близких.
Кромвель сказал, что выдвинуты определенные условия. Перед казнью не должно быть долгих речей. И если Томас повинуется желаниям короля, король милостиво дозволит семье похоронить его тело. Поистине Генрих был милостивым монархом.
* * *Отсечение головы!
В доме окончательно сгустился мрак. Все члены семьи сидели печальным кружком, и никто не говорил о Томасе. Никакие слова не шли на ум.
То, чего они страшились, случилось. Человек, создавший этот дом таким, какой он есть, сделавший их жизнь полной и радостной, утрачен для них.
Больше они никогда его не увидят.
Донси беззвучно плакал – не по несбывшимся честолюбивым надеждам, они теперь казались мелочью. Он не понимал, что произошло с ним в этом доме. У него были честолюбивые мечты, он заключил выгодный брак, который должен был привести к королевскому расположению, и куда же привел? Будучи Донси, он знал больше остальных. Знал, что королевская ненависть к сэру Томасу Мору распространится и на его семью, знал, что у его родственников будут отобраны имущество и земли, что даже их жизнь может оказаться в опасности. Но его это не волновало. Он отдал бы все свое имущество и земли, отбросил бы честолюбивые мечты о будущем, лишь бы распахнулась дверь, и вновь послышался веселый голос сэра Томаса Мора.
Элизабет улыбнулась мужу. Она понимала его, была ему благодарна, и ей казалось, что в ее черной печали есть светлый проблеск.
Сесили и Джайлс Херон, держась за руки, глядели вдаль и думали о прошлом.
Алиса вспоминала свое ворчанье на Томаса и мечтала, как никогда, поворчать на него теперь.
Дороти Колли вложила руку в ладонь Джона Харриса, и все сидели тихо, пока не послышался приближающийся конский топот.
Посыльный привез письмо для Маргарет.
Она с дрожью взяла отцовское послание, так как знала, что завтра он должен умереть и что это – последнее.
Написано письмо было угольком – у Томаса отобрали сначала книги, а затем и письменные принадлежности.
Маргарет заставила себя читать вслух:
«Да благословит тебя Бог, добрая дочь, и твоего мужа, и твоего сынишку, и всех твоих… и всех моих детей, всех моих крестников, и всех наших близких…»
Затем он перечислял всех поименно, и каждый, слыша свое имя, опускал голову, чтобы скрыть слезы.
Но Маргарет продолжала читать твердым голосом.
Томас просил не оплакивать его. Он должен умереть завтра и не хотел бы, чтобы казнь отложили.
«Ибо завтра канун дня Святого Фомы[14] и потому завтра я хочу предстать перед Господом. Канун дня Святого Фомы! Этот день меня вполне устраивает. Дорогая Мег, твое обращение со мной никогда не радовало меня так, как при последнем поцелуе. Мне по душе, когда дочерняя любовь и сострадание не оглядываются на светские приличия. Прощай, мое дитя, молись за меня, а я буду молиться за тебя и за всех своих близких. Молю Господа, чтобы мы все встретились в раю».
Маргарет дочитала, и среди сидящих воцарилось молчание.
* * *Рано утром в канун дня Святого Фомы молодой придворный, мастер Поуп, явился к Томасу с сообщением, что сегодня ему предстоит умереть.
В глазах молодого человека стояли слезы, он едва мог говорить от рыданий, и Томасу Мору пришлось успокаивать Томаса Поупа.
– Не расстраивайтесь, мастер Поуп, – сказал он, – я от всего сердца благодарю вас за эту добрую весть.
– Король изъявил желание, чтобы вы не говорили долго перед смертью.
