Людмила Сурская - от любви до ненависти...
Меншиков, всё крутил трубу и осматривая предстоящее поля боя, цокал языком:
— Мин херц, раз плюнуть перебить Карле хребет.
Пётр сплюнул и сквозь зубы проскрипел:
— Пузырь, лопнешь смотри.
— Да чо там… — не угомонился светлейший. — Раз, два…
— Замолкни, а то зубы посчитаю, — огрызнулся Пётр, махнув для наглядности под нос Алексашки кулачищем. — Швед чепуха ему… Он всех под сапог подмял. Мне твоё похвальство ни к чему, в войне для победы голову прикладывать надо.
Меншиков хотел рассказать, что с головой он тоже дружит, а шведа не боится и всыпет орехов, но при таком настроении царя не решился…
Стояла середина знойного киевского лета. Кэт ждала его. Эту последнюю ночь 27 июня перед сражением они не спали. В лагере горели тревожные костры. Около них отдыхали пехотинцы и казаки. Кто пел, кто молился, кто дом вспоминал. Артиллеристы — у тех особая служба, они не отходили от пушек. Кэт сидела у спинки кровати в подушках. Он, положив свою голову на её грудь, молчал. Кэт, запустив тонкие пальчики в его густые кудрявые волосы, делала что-то вроде массажа, успокаивая его. Пётр, принимая её ласки, посапывал от удовольствия. Когда она была рядом, он был счастливейшим человеком на земле. Битва битвой. Пусть серьёзная, но он привык. Конечно, без рисований — не простое состояние, но душу рвало непонимание предательства Мазепы, и терзала злость на свою слепоту. Уперев задымленный взгляд в иконы, встрепенулся. Не выдержал, простонал:
— Я заслуживаю негодования. Должен был, но не разглядел. Людей безвинных погубил… Катенька, стыд-то какой…
Рука Кэт замерла, она поняла то, что его так коробит.
— Ты зря мучаешь себя и напрасно роешься в своей памяти. Только бог знает чего мы заслуживаем, а чего нет. Царь не Бог, пропустить мимо глаз может…
Он впился пальцами в её ногу.
— Так — то оно так… Только я должен поймать его и ввалить по заслугам. Он обязан за все злодеяния ответить.
Кэт вздыхает и продолжает массаж.
— Многие ли из нас получают по заслугам?
— Этот оборотень точно получит! — упрямо твердит он. Когда речь заходит о Мазепе, Пётр багровеет, задыхаясь от негодования, принимается выкрикивать угрозы и в конец машет рукой. Пальцы, направленные в сторону воображаемого гетмана, сжаты в кулак. О-о — о!..
Кэт целует его в лоб, потом в переносицу… Болит у него это. Он страдает. Кэт не верит, что царь ошибался в этом старом хитреце. Да и тот старый лис слишком долго служил москалям, чтоб сделать такого рода ошибки. Сидеть на двух стульях, пожалуй мог, и то большей половиной на российской стороне. В такие игры он играет не впервой. Мечты имел… Что-то его сорвало, но что? Кэт понимает — у возмущённого предательством Петра не хватало сил сейчас в этой карусели разбираться иначе бы он заметил, что там одни концы не били другие. К тому же мерзкого нутра человек тот Кочубей. Нет, Кэт не оправдывает ни в коем разе Мазепу. Предатель — с какого боку не смотри. Кочубей же не столько ради помсты, а именно карьеры, жизни своей не пожалел. Этот, хватаясь за свою жизнь, удрал. Они не приятны ей оба. У обоих нажива и величие на уме. Кочубей проглотил сманивание дочери и её смерть, пожалел камень заради её спасения и всё во имя карьеры. Булаву хотел. Кочубея гнала не правда, а своё личное величие. Мерзки оба. Не стоят они терзаний Петра — ни один, ни другой.
— Что-то всё-таки удалось. Многого не успел. Замотался. Уйма забот, проволочек и недодела. — Он коснулся ладонью головы. — Помнить про всё, рассчитывать и сто раз проверять, зазеваешься — голова с плеч. Устал, но судьбу не кляну. Жалею, что мало успел.
— Петенька, сокол мой, не то ты говоришь… словно прощаешься… Победа твоей будет, поверь. Смотри какую армию ты выпествовал. Твои орлы не проиграют Карлу. А ты?! В сто раз его умнее и настырнее.
Пётр вывернул на неё выпуклые глаза, улыбнулся маленьким ртом. «Лапушка!»
В канделябре плача горячими слезами, догорали свечи. Воск весенними сосульками свисал с них. Постучали. Пришли с докладом. Пётр поднялся. Пора. Кэт скатилась кубарем тоже. Подтянулась на цыпочках. Заглянула в глаза. Он рывком вскинул её на грудь. Целовал, прижимая железной хваткой к себе. Кэт было больно, но она терпела.
— Я люблю тебя, страстно, божественно, безумно… — повернув её ладошку вверх поцеловал нежно, нежно.
— Правда?! — задохнулась она от счастья.
— Правда, правда, — он подхватил её на руки и покачал как на качелях, потом покружил…
— Ты будешь любить меня любой? — осторожно коснулась губами она его.
— Буду.
— И никогда не оставишь меня?
— Никогда… В твою голову лезет несусветная чушь. — Он резко остановился и вновь, теперь уже рассеивая сомнения и подтверждая свои слова, задушил её поцелуями. — Ну, пора! Так, пожалуй, и весь бой пролюбимся.
День преподобного Сампсония. 27 июня. Ночь. Впереди Полтавская битва. Не ломая рук и не кривя улыбки, вышла провожать. Вся как есть без глянца, простая и любящая. Пётр уходил вызванивая шпорами. Ухнула земля пот копытами лошадей. Кэт вздрогнула. «Ну вот и всё. Ушёл. С Богом и моей любовью!» Близился бой. Над лагерем висела звёздная ночь. Густые запахи разнотравья перебивал запах дыма, солдатского пота и пороха. Минутой назад припала к его груди. Перекрестила. Ушёл не оглядываясь. Стояла, прижав кулачки к груди, пристально глядя ему вслед. Долго тянула шею, вглядываясь в даль. Адский гром надавил на перепонки, чёрные смерчи опоясали поле. Не уходила. Глядела, пока не рассеялся дым, не заалел край неба. Рассвет. Туманная бязь расползлась. Яркая полоса всё шире и шире и вот солнце. Оно брызнуло пучками лучей прошивая насквозь облака. Утро было ясным, значит, исход битвы будет удачным. Воздух аж звенел: всё видно было далеко — далеко. Одним взглядом можно было охватить и поле боя и лес, где стояла конница. Кэт смотрела, смотрела, стараясь разглядеть Петра… Она видела как надвигался швед густыми квадратами, как ахнул залп красно-зелёных. Заплясали ядра. Шведская атака захлебнулась. Посреди растрёпанных серо-голубых линий гортанно надрывались офицеры, мелькали подгоняя палки. У зелёных забили барабаны, развернулись на ветру полковые знамёна. До её ушей долетел голос Петра: «В атаку арш-арш!» Дав залп зелёная лавина смешалась с серо-голубой. Теперь держись. Закипела рукопашная. Просматриваемая фигура на коне металась с левого фланга на правый. Пётр! У Кэт подкосились ноги, а сердце запеклось в тревоге. Если б с ним, рядом… было бы не такой съедающей изнутри безумной неизвестности. Но нельзя, нельзя, нельзя. От соблазна вскочить на коня и поскакать к нему, попятилась к шатру. Вернувшись в шатёр, Кэт упала перед образами и принялась молиться. За Петра, за Победу русского оружия, за Россию. Кэт в 1707 году крестилась и приняла православие. По канонам церкви стала Екатериной Алексеевной Михайловой. Алексеевной потому что её крёстным отцом стал царевич Алексей, а фамилию Михайлов брал Пётр, если желал остаться инкогнито. С Алексеем дружба заладилась после её публичного заступничества за него. Алексей подпоенный боярами выпил лишку и стал болтать непотребное на дела отца. Разгорячённый Пётр ударил сына. Кэт бесстрашно повисла на его руке и взяла Алёшу под свою защиту, отведя удар… Перепуганные гости не смели дышать. Так всё и началось. Алексей приходил за помощью и просто так посидеть. Ему не хватало семьи, дома. Жалела что мало. Относила это к старанию бояр. Вспоминала и молилась. Просила заступничества и помощи Петру и земле русской. Сейчас она простояла перед старыми закопчёнными образами на коленях до его возвращения. Знала, что не покинет ни на миг, будет вертеться в самом горниле. Не видела битвы, задёрнутого чёрной пороховой копотью поля. Не слышала ржания лошадей и грохота артиллерии. Она молилась. Ей показалось, что прошла вечность, когда она снова увидела его. Слышала, как гудел с его появлением лагерь. Как кричали «Виват!» Увидев в шатре взмокшего, прокопчённого насквозь, выдохнула: — «Спасибо Богородица!» И кинулась ему на грудь. Позже рассмотрев простреленную шляпу, пробитый на груди мундир и расплющенный нательный крест — в бессилии сползла к его ногам, обняв, разрыдалась. Он выхватил к себе на локоть, кинул на кровать, шептал:- Катеринушка, будет тебе, Катеринушка… Всё же хорошо!
