Кортни Милан - Доказательство любви
Дверь распахнулась. Дворецкий взглянул на нее, и его лицо застыло, подтверждая, что он ее узнал. Он вытянулся и, задрав нос, окинул взглядом ее поблекшее голубое платье.
– Скажите лорду Блейкли, что мисс Дженни Кибл желает его увидеть.
Он протянул ей серебряный поднос.
– У вас есть визитная карточка?
– Нет, но у вас есть голос. Передайте ему.
– Я сожалею, мисс Кибл. Милорда нет дома. – Его голос звучал уныло.
– О, какая жалость. Но его сиятельство специально отметил, что будет дома в этот час.
– Он собирается его покинуть.
– Превосходно. Тогда я присяду здесь на крыльце и подожду.
Глаза преданного слуги сузились.
– Хотя он может и задержать свой отъезд. Возможно, даже часа на два.
Дженни улыбнулась ему ангельской улыбкой.
– А не рассердится ли он тогда, если узнает, что вы заставили меня прождать здесь все это время? Может, вам лучше подняться и спросить его?
Дворецкий косо посмотрел на нее и закрыл дверь. Возможно, чтобы позвать подмогу и выкинуть ее вон? Может, для того, чтобы спросить своего всемогущего лорда Блейкли, как поступить с докучливой женщиной, занявшей оборону внизу. Дженни ждала.
Прошло не больше минуты, как дверь отворилась снова.
– Его сиятельство примет вас, мисс Кибл. – К его чести, следует отметить, что дворецкий больше не выказывал ни намека на былое пренебрежение.
Дженни с облегчением выдохнула. Гарет позволил ей войти в его дом. Она не знала, что из этого выйдет. Дворецкий провел ее вниз по знакомому коридору.
Она увидела спину Гарета, едва войдя в кабинет. Он сидел, беседуя с другим джентльменом. Когда дворецкий открыл дверь, оба мужчины поднялись. Гарет обернулся.
Всяческий гнев с ее стороны испарился. Он улыбался. И не вежливой приветственной улыбкой, нет, улыбка его выражала искреннюю радость и удовольствие. Выражение его лица словно исцеляющие солнечные лучи подействовало на ее сердце. Его золотые глаза зажглись при виде ее веселыми искорками. Ее пальцы сжались.
– Ага, – произнес другой джентльмен, еще прежде, чем дворецкий успел представить Дженни. – Гипотетическая мисс Кибл.
– Уайт?
Джентльмен кивнул, услышав строгий призыв Гарета.
– Исчезни. Немедленно.
Несмотря на краткий и грубоватый приказ Гарета, мистер Уайт усмехнулся и приставил пальцы к полям воображаемого цилиндра. А потом быстро вышел из кабинета. Дверь закрылась за ним и дворецким, и воцарилась тишина.
Дженни должна была начать беседу. Но вся ее злость, весь гнев растворились в его улыбке; казалось глупым сражаться с человеком, смотрящим на нее с таким искренним удовольствием.
Он заговорил вместо нее:
– Понимаешь ли ты, как это – узнать, что твоя сестра боится тебя?
Его голос звучал спокойно, словно приглашая к разговору. Возможно, именно поэтому весь воздух внезапно испарился из легких Дженни. Она молча покачала головой.
– Мой дед взял на себя мое воспитание после того, как мать снова вышла замуж. Он держал меня при себе в поместье или здесь, в Лондоне. Чтобы учить меня, так он выразился. Но то, чему я в итоге выучился, – было не показывать эмоций. Особенно слез, улыбок или радости. Эти вещи, говорил мой дед, выдают мягкость, унаследованную мной от матери. Она снова вышла замуж так быстро, как только посмела, после кончины моего отца. И она поступила так, прекрасно зная, что значит оставить меня одного с дедом.
Дженни взглянула Гарету в глаза.
– Постепенно я просто перестал показывать то, что чувствую. И мой дед был прав. Потому что, когда вы маркиз и вы не улыбаетесь, даже если это нужно, люди выпрыгивают из себя, чтобы вам угодить, чтобы верно исполнить вашу волю. Когда вы маркиз и вы смотрите на человека холодным, резким взглядом, он дрожит. Мой дед учил меня быть скальпелем.
– Ну-ну, – медленно произнесла Дженни, – принимая во внимание ваши способности к резьбе, это было глупо с его стороны.
Его губы растянулись в сдержанной улыбке.
– В самом деле.
– Знаешь, – отметила Дженни, – не думаю, что твой дед мне бы понравился.
– Он был непростым человеком.
Еще одна пауза. На этот раз Дженни почувствовала, что ей следует ее заполнить. Она обошла рабочий стол Гарета и наклонилась над кипой бумаг, сваленных на его поверхности. Они все были заполнены бесконечными колонками цифр.
– На этот раз без рисунков птиц? – спросила она.
– Наступила вторая половина дня. Я убираю все, что мне дорого, до наступления полудня. В это время я занимаюсь лишь управлением поместьями.
– Гм. – Дженни заглянула под груду бумаг и обнаружила новые цифры. – А куда же они делись?
Он подошел к ней и выдвинул ящик стола. В нем лежала тонкая пачка бумаг, перевязанная зеленой лентой. Гарет бережно взял в руки пачку и развязал ее.
– Здесь. – Гарет смущенно вжал голову в плечи. – Я работаю над этой монографией. – Он перелистал бумаги – карты, рисунки, убористый рукописный текст. Когда он снова посмотрел на нее, в его глазах зажглись искры. – Видишь, здесь я размышляю над теорией Ламарка о… – Он оборвал себя, внезапно выпрямившись и закрыв бумаги ладонями. – Надо сказать, что я оставляю все, о чем забочусь, на утро. На сегодняшний вечер у меня назначена еще одна встреча совсем по иному поводу. В любом случае тебя не интересует Ламарк. Дженни накрыла его руки своими.
– Но это интересует тебя.
Он взглянул на дверь, будто ребенок, изготовившийся стянуть конфетку.
– Ну хорошо…
Дженни вытянула бумаги из-под его рук.
– Так здесь содержится все, что тебя заботит?
Она просмотрела его записи, дойдя до рисунков в конце.
– Это здесь, – пояснил Гарет. – Это самец попугая ара. Хотел бы показать тебе яркий красный тон его оперения. Ни один из цветов в Англии не способен передать его. А здесь – самка, менее яркая…
Он перевернул страницу и застыл.
Потому что рисунок на следующей странице не был наброском попугая. На него смотрела она. Он даже подписал: «Дженни».
Гарет изобразил ее в том же грубоватом стиле, в котором было выполнено большинство изображений птиц, – резкие, четкие линии, живо передающие ощущение движения и объем. Дженни не могла бы указать ни на одну неверно нарисованную черту. И все же…
– Я не выгляжу так, – протестующе воскликнула она.
Потому что женщина на рисунке Гарета казалась нереальной, с большими выразительными глазами и черными как уголь волосами.
Он сжал губы.
– Ты выглядишь так для меня, – наконец произнес он, взял из ее рук бумаги и снова сложил их в стопку.
– Гарет.
Он не смотрел на нее, аккуратно перевязывая лентой свой труд и затягивая узел.
– Я же сказал тебе, что на этих страницах все, что мне дорого.
– Гарет.
