Виктория Холт - Валет червей
— Не смей так говорить о Софи! — резко бросила я.
— Ты очень добрая, Лотти. Женщины в семьях вроде твоей всегда являются товаром или предметом сделок. Браки для них устраивают. подходящие браки. Бедняжка Софи уже не обладает той же ценностью, что когда-то. Прости, если я оскорбила тебя, назвав ее подпорченным товаром, но на самом деле так и есть.
— Было бы чудесно, если бы она могла выйти замуж и завести детей. А в капюшоне она кажется даже хорошенькой.
— Но перед мужем ей придется снять капюшон.
— Мне кажется, Леон Бланшар очень добрый человек.
Лизетта промолчала.
— Я была бы счастлива, если бы она вышла замуж, — продолжала я. — Я бы перестала…
— Чувствовать вину за то, что вышла замуж за человека, собиравшегося жениться на ней?
— Я знаю, что она отказала ему.
— Не без причины. Ах, Лотти, тебе не следует сознавать никакой вины за собой. Чему суждено произойти, то произойдет. И если трагедия одного человека оборачивается везением для другого — тут уж ничего не поделаешь, это как в азартной игре.
Временами Лизетта предоставляла мне возможность лучше понять себя и успокоиться. Я действительно чувствовала себя виноватой. Если бы Софи вышла замуж и была счастлива, тогда я окончательно смогла бы избавиться от ощущения вины.
Лизетта понимающе улыбнулась мне.
— Давай молиться за то, чтобы у них все сложились удачно… ради нее и ради тебя.
Действительно, похоже было на то, что все это не столь уж невероятно. Софи изменилась. Теперь временами она даже обедала с нами. Она садилась рядом с Леоном, и его присутствие, видимо, действовало на нее умиротворяюще. Она и в самом деле похорошела, особенно в этих прелестных капюшонах, и на ее лице явно играло удовлетворенное выражение. Какие изменения произошли в нашем доме с тех пор, как в нем появился Леон Бланшар!
Однажды, когда мы сидели за столом и слуги уже начали разносить десерт, Арман стал рассказывать о своих друзьях. Немедленно создалась атмосфера, чем-то напоминающая совещание заговорщиков.
— Эти агитаторы, похоже, усилили свою работу, — сказал Арман. — Один из них на прошлой неделе появился в Орильяке. Все дело в том, что мы никогда не знаем, где именно они собираются нанести следующий удар. Но всегда все происходит по одному и тому же сценарию. Неожиданно на рыночной площади появляется человек, начинает подогревать толпу, объясняет им, какие они угнетенные, раздувает в них злобу… Ну, а потом все и начинается.
— А почему бы вам не попытаться выяснить, где это произойдет в следующий раз? — спросил Леон. — Если бы вам это удалось… и вы со своими приятелями заранее собрались бы там…
— Мы собираемся иметь агентов, которые будут следить за ними, ездить по городам и слушать. Мы установим с ними связь и тогда сможем заранее подготовиться. Вам бы следовало присоединиться к нам, Бланшар.
— Боюсь, у меня не будет для этого времени. Но если бы я мог, я был бы с вами.
— Я уверен, мы можем что-нибудь придумать.
— К сожалению, я должен готовиться к урокам со своими учениками. Боюсь, что, имея две группы учеников, я слишком загрузил себя.
Отец заметил:
— Конечно, у месье Бланшара нет времени, чтобы участвовать в твоих делах, Арман. Тебе не следовало бы даже заговаривать с ним об этом.
Любой намек на то, что Бланшар может оставить нас, вызывал в моем отце почти панику. Он убедил себя в том, что рекомендованный герцогом Суасоном Бланшар, должно быть, является лучшим из всех возможных наставников. Его появление в доме вызвало большие изменения. Мальчикам, казалось, нравились занятия; они стали серьезнее, послушнее. Граф полюбил беседы с Леоном и теперь нуждался в его обществе, но, возможно, самым главным было то, что он сделал для Софи. Наконец, она стала вести себя естественно, присутствуя за столом, вновь став, таким образом, нормальным членом семьи. Это затворничество в башне было нездоровым поведением.
— Посмотрим, что удастся сделать, — сказал Леон. — Я действительно понимаю важность ваших задач. Может быть, у меня найдется какое-то время…
Арман обрадовался и тут же высказал свое одобрение Леону Бланшару. Он продолжал разглагольствовать о целях и намерениях его организации.
Я нередко задумывалась: что же такое было в Леоне Бланшаре, что делало его столь привлекательным для людей. Мой интерес к нему тоже рос, но объяснялся тем, что я видела в нем возможного мужа для Софи. Тем не менее, он занимал мои мысли.
Однажды, возвращаясь с прогулки верхом, я увидела, как он входит в конюшню, и неожиданно у меня появилось необычное чувство, что когда-то я уже видела похожее.
Это было жутко.
Леон повернулся, взглянул на меня, и странное чувство тут же исчезло. Он, как обычно, грациозно раскланялся со мной, заметив, что сегодня прекрасный день для прогулок.
* * *Летом нас снова посетил Дикой. Он приехал без предупреждения, захватив меня врасплох. С характерным для него апломбом он не сомневался, что его в любом случае ждет теплый прием. Я сказала, что ему следовало предупредить нас, но он вел себя так, словно замок моего отца был одним из его собственных.
— Я считаю своим домом тот, где находишься ты, — сказал он.
Я заявила, что он ведет себя крайне нелепо и Мне придется извиняться за него перед отцом.
Однако отец испытывал к нему очень теплые чувства. Это было неудивительно. В молодости мой отец, наверняка, был похож на Дикона. Оба были людьми с ярко выраженным мужским началом и, возможно, поэтому умели очаровывать лиц противоположного пола. Оба обладали непоколебимой уверенностью в том, что их будут с удовольствием привечать везде, где они появятся.
Дикон сообщил, что у него есть две причины для приезда во Францию. Одна из причин, как он считал, не нуждалась в разъяснениях: это я. Другая заключалась в том, что Франция становилась самым интересным местом в Европе и на нее были обращены взгляды всего континента с немым вопросом: что же здесь произойдет дальше? Исключительно противоречивые истории рассказывали о бриллиантовом ожерелье королевы, и вся Европа напряженно ждала новостей. Иногда говорили, что все это гигантская афера, задуманная с целью скомпрометировать королеву, но ее враги были уверены в том, что она вовлечена в некий заговор. Французская казна находилась в печальном состоянии, и все осуждали королеву за ее расточительность. Ожерелье было всего лишь дополнительным предлогом, чтобы осудить ее. Ее стали называть мадам Дефицит. В Париже происходили демонстрации против нее.
Дикона заинтересовало знакомство с Леоном Бланшаром. Некоторое время понаблюдав за ним, он сказал:
