Лаура Кинсейл - Тень и звезда
Сэмюел взглянул на жалюзи и вздохнул.
— Хорошо, я подожду в гостиной, пока ты переодеваешься, — нехотя сказал он.
На ее лице расцвела радостная улыбка.
— Конечно. — Леда кивнула. — Я не задержусь, я быстро!
Вернувшись в гостиную, Сэмюел вышел на веранду. Бумажные фонарики тихо покачивались на ветру, и от этого по веранде передвигались розоватые круги света. В дальнем конце веранды стояла парочка, любовавшаяся сказочными огнями города. Сэмюел сразу понял: эти люди с дальних островов, приехали в Гонолулу на выходные и они безопасны.
Потом Сэмюел стал наблюдать за официантами в белом, суетящимися внизу, выискивая глазами еще какое-то движение, которое могло бы насторожить его. Ему было известно, что противник двигается почти незаметно, с той же кошачьей грацией, с какой двигался он сам. Однако он лишь услышал, как кто-то недовольно ворчит из-за того, что ему принесли простую воду, а он просил лимонад со льдом.
Временами Джерарду казалось, что скрываться от врага — это все равно что тихо умирать. Надо забыть о своих желаниях, сомнениях, о себе, стать тенью и свободно двигаться в темноте. Это словно по доброй воле нырнуть в ледяной океан и чувствовать, как лед медленно обжигает, начиная от кончиков пальцев и доходя до мозга, замораживая до такой степени, что тело постепенно теряет чувствительность.
Свет в спальне погас, оставив на веранде лишь розовые круги от бумажных фонариков, и Сэмюел, вернувшись в номер, закрыл дверь, но запирать ее не стал. Молча подошел к спальне. Заметив, что Леда задернула светлую противомоскитную сетку, спускавшуюся с потолка, Сэмюел затаился за сеткой, прислонившись к стене и рассчитывая на то, что его белая одежда, сливаясь со стеной, сделает его незаметным.
— Сэр! — тихо позвала Леда с кровати.
— Спи, — отозвался он. — Я здесь, и я не уйду.
Леда села в кровати.
— Так ты не ляжешь со мной?
— Спи и ни о чем не думай. Спокойной ночи.
Леда продолжала сидеть, и хотя глаза Сэмюела вскоре привыкли к темноте, он не мог различить выражения ее лица. Наконец она опустилась на подушки, а через два часа негромкий смех и разговоры внизу затихли.
Белый лунный луч проник в комнату и проскользнул к кровати Леды. Лишь тогда по ее ровному дыханию Сэмюел понял, что она заснула.
Глава 34
Леда проснулась от шума прибоя, хорошо слышного ранним утром, когда ветер еще не колышет листву деревьев. Волшебный, сладкий гавайский воздух поцеловал ее в щеку, приласкал руки и грудь; за открытыми жалюзи пылающе-алые, похожие на большие колосья, цветы бразильского дерева плавно покачивались в зеленой листве.
Посмотрев на собранную на потолке сетку, Леда почувствовала себя счастливой и немного смущенной.
Сэмюела в спальне не было, но она слышала, что кто-то ходит по гостиной; слышно было также, как позвякивают фарфоровые чашки.
Даже не подумав о том, чтобы убрать волосы или сунуть ноги в шлепанцы, Леда подошла к двери.
— Доброе утро! — с улыбкой поздоровалась она и лишь тогда увидела, что в гостиной хозяйничает вовсе не Сэмюел.
— Алоха! — откликнулся на ее приветствие мягкий голос Манало: невозмутимый гигант стоял рядом с китайцем, волосы которого были заплетены в косичку. — Вам надо поесть, а потом я отвозить вас в дом. Хаку-нуи велеть приехать.
— Да? Тогда я сейчас! — Только тут Леда поняла, что стоит перед ним босиком и неодетая, хотя справедливости ради стоило заметить, что платья, которые носили гаитянки, по виду мало чем отличались от ее ночной сорочки.
Захлопнув дверь, Леда пошла босиком в ванную комнату и стала умываться с таким видом, будто день начался совершенно обычно.
И все же ей не удалось сдержать улыбку, а щеки ее порозовели от удовольствия — ведь это было первое утро после того вечера, когда Сэмюел сказал, что любит ее.
Да, он ее любит: Леда была уверена в том, что не ослышалась.
Правда, потом, через какую-то долю мгновения, он захотел, чтобы она уехала, но эти слова словно ранили его.
Леда посмотрелась в зеркало.
Вероятно, мисс Ловатт была права, предупреждая ее. Без сомнения, замужество — вещь рискованная: оно то огорчает, то ставит в тупик, но, к счастью, иногда и радует.
Чтобы отыскать своего противника, Сэмюел осторожно шел по едва различимому следу; однако он не задавал прямых вопросов, не показывал своей тревоги — просто спокойно интересовался, не спрашивал ли кто о нем. Впрочем, он всегда так поступал. В золотистом сумеречном мире китайского квартала многие сочли бы странным и даже глупым, если бы он вел себя иначе.
Наконец дорожка привела его к широкой барже, пришвартованной у небольшого, заросшего кустарником островка, находившегося в просторной гавани Перл-Ривер. Тот факт, что поиски не привели его на плантацию, где он сразу потерял бы след среди множества новых работников, можно было счесть большой удачей: это означало, что его преследователи не имели связей среди местных японцев, приехавших трудиться по контракту, и были посланы другой прослойкой общества, которую составляли те, кто не имел желания уезжать из Японии.
Тишина была особой приметой гавани Перл-Ривер — синь воды манила серебряными отблесками света на ее гладкой поверхности. Сэмюел сразу подошел к рыбаку, которому можно было доверять. Он знал, что может спокойно плыть в лодке этого полугавайца-полупортугальца, и тот в любом случае будет держать рот на замке.
Закинув ноги на перекладину и надвинув шляпу на глаза, рыбак тихонько похрапывал. Иногда тишину нарушало негромкое позвякивание старых оловянных жестянок, привязанных к веревкам, которые были протянуты через рисовые поля. Веревки время от времени дергал мальчишка, сидевший в сторожевой будке, чтобы отгонять от посевов воробьев.
Сэмюел тоже прикрыл лицо полями шляпы и рыбачил, поглядывая не столько на баржу, сколько оценивая ее окружение, возможности приближения к ней с разных сторон.
Противники не слишком старались скрываться, да в этом и не было особой необходимости. Позицию они заняли весьма выгодную, местность с баржи отлично просматривалась со всех сторон, и проникнуть на судно было затруднительно даже под покровом темноты.
На барже находилось четыре человека, и Сэмюелу было известно еще о троих, оставшихся в городе. Сколько их всего, он не знал. Люди на берегу отчитывались перед неким Икено, который находился на борту баржи. Настоящее это имя или нет, не имело особого значения: японцы вообще часто меняли имена, что приводило в замешательство иностранцев, которые не привыкли к тому, что имя можно изменить в силу множества причин, начиная от желания получить новую должность и заканчивая достижением жизненной цели.
