Анна Рейн - Холодная
— Войдите.
Женщина неуверенно вошла в лабораторию. Она никогда не была в таких местах.
Теодор встал из-за стола, приветствуя ее.
— Эмма? Чем обязан? Что-то случилось?
Она покачала головой.
— Ничего не случилось. Я помешала?
— Нет, я читал, — он указал на книгу, лежавшую на столе. — Что привело тебя сюда?
Эмма с трудом подавила желание придумать какую-нибудь причину, лишь бы только не сказать правду. Она была недовольна тем, что в ней вообще возникло желание соврать.
— Любопытство, — призналась она, оглядываясь. Посреди комнаты стоял длинный стол, на котором была какая-то установка из стекла и непонятных ей приспособлений. Рядом россыпью лежали сверкающие и мутные камешки. Стены по обе стороны от двери были скрыты шкафами, на полках которых располагались различные приборы. В стене напротив вообще-то было два окна, но одно из них сейчас было завешено плотной темной тканью и не пропускало света. Возле другого, открытого, располагался стол, за которым и сидел Теодор, когда она вошла.
— Чем ты занимаешься? — спросила она, огибая установку и стараясь ничего не коснуться — не из боязни запачкать платье, а из опасения что-нибудь уронить и испортить. О научных экспериментах она знала мало, но ей как-то довелось слышать об одном чудаке-ученом, довольно безобидном малом, но приходившим в ужасную ярость, если кто-то осмеливался покуситься на его бесценные научные приборы. Поэтому она предпочла ни к чему не прикасаться. Даже к драгоценным камешкам, с первого взгляда безобидно лежавшим на краю стола. Они притягивали ее взор, беззастенчиво переливаясь в солнечных лучах, падавших на стол из окна.
Теодор стоял, прислонившись к своему столу и скрестив руки на груди.
— С камнями? Исследую, изучаю.
— Зачем?
Для нее драгоценные камни были всего лишь украшением и тот факт, что кто-то смотрит на них всего лишь как на предмет для изучения, привел ее в недоумение.
— Чтобы знать, — пожал Теодор плечами, испытывая желание как-нибудь объяснить ей то, чем он занимается. — На свете много минералов, много веществ, из которых они состоят, но об этом очень мало известно. Так что я не могу сказать тебе, чем я в точности занимаюсь. Пытаюсь рассмотреть их, взвесить, измерить, растворить, сжечь…
— Сжечь? — ужаснулась Эмма, с жалостью глядя на маленький сапфир, откатившийся от общей кучи.
Теодор насмешливо улыбнулся ей.
— Не бойся, ему это не грозит. Здесь же не только драгоценности, здесь и много других камней.
— А что потом, когда все изучишь?
Теодор закатил глаза.
— Если мне удастся «все изучить», то я буду самым великим ученым столетия.
Она посмотрела на него, неуверенная, насмехается ли он над ней. Так и не сумев понять, вздохнула и огляделась. Взгляд ее привлекал одна прозрачная вещь треугольной формы на центральном столе.
— Что это за… кристалл? — неуверенно спросила она.
Теодор тихонько усмехнулся.
— Это просто стеклянная призма.
— Стеклянная? — удивилась Эмма.
— На самом деле довольно дорогая вещь. Довольно трудно получить призму идеальной формы.
Теодор осторожно взял призму в руки, взглянул на Эмму и вдруг заговорщически улыбнулся. — Хочешь увидеть радугу?
Эмма засомневалась, не связана ли подобная «радуга» с каким-нибудь взрывом, но ей не хотелось обижать Теодора и разрушать ту легкую атмосферу, что сегодня установилась между ними.
— Если это не опасно, то хочу.
— Нет, — с усмешкой уверил ее Теодор. — Это не опасно, это очень даже просто.
Он аккуратно поставил призму на стол, плотно закрыл ставни на окне. Эмма удивилась: в других комнатах ставней на окнах не было.
В лаборатории стало темно.
— Сейчас, — сказал Теодор, отодвинул специальную шторку на щели, проделанной в одной из ставень. Узкий пучок света упал прямо на Эмму. Она удивленно заметила, что в луче света кружатся пылинки, и игра мелких частичек настолько заворожила ее, что она даже не следила за тем, что делал Теодор. Внезапно луч света исчез, а на полках, уставленных приборами, заиграла радуга.
— Ох…
Радуга слегка подрагивала и перемещалась. Эмма радостно посмотрела на Теодора, по-детски ошеломленная эти чудом… Оказывается, он просто поднес стеклянную призму к щели, но поскольку не мог сохранять полную неподвижность, то и радуга слегка дрожала.
— Нравится? — снисходительно спросил он. Эмма усмехнулась в ответ, подавляя внутренний позыв обидеться на его тон.
— Это для тебя все просто и привычно, а в школах для девочек, между прочим, этому не учат, — все-таки ответила она, стараясь говорить легко.
Теодор стал поворачивать призму так, что радуга стала приближаться к Эмме. Она затаила дыхание, ожидая, когда радуга наползет на нее, но этого так и не случилось: вместо этого радуга разом оказалась на другой стене.
— Ох… — разочарованно вздохнула она и огляделась. Оказывается, в комнате прыгало еще несколько таких же радуг.
— Как это получается?
— М-м… Долго объяснять, — Теодор поставил призму на стол и в комнате остался только один тонкий желтый луч. Эмма неожиданно для себя оказалась рядом с мужем. — Но если хочешь, я могу попытаться.
Эмма очарованно глядела мужу в глаза, хотя в полутьме лишь неясно видела его очертания. Теодор замолчал. Поцелуй захватил обоих врасплох, как ураган. Они бешено целовались и не могли оторваться друг от друга — только если бы от этого зависела их жизнь.
Поймав себя на том, что задирает ей юбки, Теодор заставил себя остановиться. Еще бы чуть-чуть — и он овладел бы ею прямо на своем столе. Он умерил страсть в своих поцелуях и ласках, помогая и Эмме прийти в себя. Но она не хотела останавливаться, она хотела продолжения, и хотела прямо здесь.
— Почему ты остановился? — шепотом спросила она, бессознательным движением поглаживая его спину и прижимаясь к нему всем телом.
— Не знаю. Так надо, — ответил он также шепотом.
— Не надо, не останавливайся. Я хочу… этого.
— Ты уверена?
— Да.
Она протянула дрожащую руку вниз и неуверенно коснулась его выпуклости, скрытой бриджами. Теодор качнулся навстречу ее руке. Даже сквозь ткань она чувствовала, как он напряжен и горяч. Она легонько гладила его кончиками пальцев, опасаясь сделать ему больно. Она хорошо усвоила, что мужчины очень берегут эту часть своего тела. Когда-то это знание спасло ее от обременительной обязанности, но сейчас… сейчас она вдруг захотела сделать для Теодора то, в чем когда-то так яростно отказала первому мужу и отказывала всем другим мужчинам.
— Развяжи, освободи, — невнятно попросила она. Теодор тут же выполнил ее просьбу и обжигающая плоть коснулась ее пальцев. Оба тяжело дышали и этот звук не оставлял места для других чувств, кроме страсти.
