Мишель Энн Янг - По зову сердца
— Комплименты? Они ничего не значат, Хьюго, если скрывают правду. Вы чего-то недоговариваете.
Ему хотелось послать ее ко всем чертям, закрыть дверь и зализывать раны, которые она наносила ему каждым сказанным словом. Он боялся, что ее удовлетворит только правда. Она уйдет, если узнает, что он на самом деле за человек.
— Вы меня не знаете. Я принадлежу к тому типу людей, которые убегают. Я убежал от отца, бросил свою мать, убежал из Испании. Я трус.
— Все говорят, что вы герой.
— Настоящие герои погибли. А я стою без толку в стороне, в то время как другой человек спасает мою женщину.
— Вашу женщину? — Она села, длинные прямые волосы рассыпались по плечам, обрамляя лицо и смягчая его черты. Бедра прикрывала простыня. Люсинда походила на наяду, встающую из волн.
Недосягаемая богиня.
Совершенно сбивающее с толку видение.
— Вы меня не слушаете. Мне пришла в голову бредовая мысль, что никто не заботится о вашем благосостоянии, что вы могли бы жить здесь со мной в этой старой развалине и быть счастливой. В любой момент бейлиф может оказаться у моих дверей. Вы видели, в каком состоянии находятся счета по хозяйству. Поверьте, это лишь малая часть того плохого, что здесь творится. Как могу я позволить женщине с вашими перспективами жить в такой убогой обстановке? Вам, разумеется, нужно искать что-то получше.
— И вы решили отдать меня герцогу? — спросила Люсинда.
Он стиснул зубы.
— Вы не вещь, и я не могу отдать вас. — Голос у Хьюго дрогнул.
— А ребенок?
Черт бы ее побрал. Она знает все его слабости.
— Она забудет обо мне через полмесяца. Скажите Вейлу, чтобы он купил ей пони.
Она положила руку на свой слегка округлившийся живот.
— Я говорю не о Софии.
— Что?!
— Я жду ребенка от вас.
Он спрыгнул с кровати, дошел до окна, вернулся.
— Нет! — крикнул он. — Это невозможно. Ваш муж поклялся, что у вас не может быть детей.
— Он ошибался. — Люсинда подтянула простыню к подбородку. — Разве это так плохо?
— Плохо! — взревел Хьюго. — Хуже и быть не может! Вы ошиблись. Или… — Он сердито посмотрел на нее. — Это ребенок вашего мужа, а вы пытаетесь выдать его за моего. Скажите мне. Я не буду возражать.
Она покачала головой.
— Проклятие! — Он прошел по комнате, добрался до туалетного столика. — Нет! — закричал он своему отражению в зеркале. Потом ударил кулаком по зеркалу. Оно разлетелось на множество осколков, и в этих осколках отразились кусочки его, Хьюго. — Проклятие! Нет! — Ему хотелось свернуться в комок, зарыдать, молиться каким-то богам. Он не допустит этого во второй раз.
— Что с вами? — шепотом спросила Люсинда.
Она сидела на кровати его отца, лицо у нее было белее простыни, которую она прижимала к груди, и она смотрела на него как на выходца из Бедлама. Каковым он и был.
— Я говорил вам. Я не хочу иметь детей. Терпеть их не могу. Избавьтесь от него.
— Вы говорите несерьезно. Вы привыкнете к этой мысли. — Люсинда едва сдерживала слезы.
Ему хотелось выть и крушить все вокруг. Все, что угодно, только не это. Он провел рукой по туалетному столику, сбросив на пол щетки, одеколон и осколки зеркала.
Люсинда подалась назад, уперлась в изголовье кровати и огляделась диким взглядом.
— Если вы оставите этого ребенка, вы все равно, что умрете, — сказал он, — Я говорил вам, что был женат, да? Рассказывал вам о своей жене-испанке.
— Вы сказали, что были женаты. И больше ничего.
— Я убил ее. Через девять месяцев вы тоже будете мертвы. Кто тогда будет заботиться о Софии?
— Прекратите! — крикнула она. — Вы меня пугаете.
— Гораздо меньше, чем вы меня. Хотите умереть? Она в оцепенении смотрела на него, закусив нижнюю губу, стараясь унять дрожь.
— Расскажите, что произошло. Позвольте мне оценить возможную опасность.
Этого он не ожидал. А вдруг его рассказ подействует? Можно подать свою историю в таких мрачных тонах, что это напугает самую смелую женщину в мире, а Люсинде — видит Бог — смелости не занимать.
Он подошел к кровати и тут понял, что он голый. Присел на краешек рядом с ней. Провел рукой по заросшему щетиной подбородку.
— С чего начать?
— Сначала.
Но он не мог думать об этом теперь.
— Я встретил Хуаниту зимой в офицерском клубе. Все молодые люди увивались вокруг нее. Я захотел ее в тот момент, когда увидел. Большинство испанских женщин — хрупкие и маленькие, а она… она была высокая, крепкая, этакое изобилие зовущей плоти. Одинокая, она нуждалась в защите. Хуанита была не глупа. Она понимала, что другие ребята возьмут то, что она может предложить, без каких бы то ни было условий. Положение у нее было отчаянное, родственники либо умерли, либо исчезли, денег ни гроша. В любой момент она могла не устоять и согласиться на временную связь просто взамен на еду. Чтобы спасти ее от этого и сохранить для себя, я сделал ей предложение. Мой отец начал пилить меня, заставляя жениться, едва я кончил учебу.
Легкое прикосновение к плечу заставило его вздрогнуть. Он посмотрел на ее нежную белую руку. Немного расслабился.
— Вы правильно поступили. Он фыркнул.
— О да, очень по-джентльменски. Давайте будем честными. Я был охвачен похотью. — Он с трудом продолжал: — Она приняла мое предложение, и мы вытащили священника из постели прямо среди ночи.
— Как романтично.
— Я сделал предложение. Я должен был поступить как порядочный человек. Написал об этом отцу. Он хотел, чтобы я женился на англичанке, но мне было все равно. Это он настоял на том, чтобы я пошел служить. Сказал, что мне нужно закалиться. Если бы я представлял себе, что он имел в виду, никогда бы не женился.
Люсинда на миг перестала поглаживать его, а потом продолжила.
— От отца я получил немногословные поздравления с пожеланием «выполнять свой долг». Мать очень обрадовалась. Она велела мне как можно скорее зачать ребенка и сообщить ей, как только это произойдет. Мне показалось это странным, но я был рад, что с ее стороны не было никаких упреков насчет выбора жены из низших классов, к тому же иностранки. Она написала, что рада. Тогда-то мне и следовало предположить…
— Что именно?
— Что жизнь моей матери висела на волоске.
— Почему?
— Дайте мне закончить. Хуанита забеременела сразу же. Беременность протекала без осложнений, несмотря на то, что мы переезжали с одной отвратительной квартиры на другую и иногда даже спали в палатках. Все, казалось, идет как по маслу. Пока не пришло время младенцу появиться на свет.
Он содрогнулся, вспомнив кровь и крики.
— Врач сказал, что младенец идет боком. У меня были сомнения, воспоминания, подслушанные обрывки ссор моих родителей. Раньше я не обращал на них внимания. Мы стояли на постое в какой-то отвратительной конюшне вместе с лошадьми. Это продолжалось долго. Весь день и всю следующую ночь. Под конец я не мог больше выдержать этого — ее криков, она обзывала меня негодяем, каких свет не видывал, и я знал в глубине души, что она права. Это было бесчеловечно, ненормально, как сказала одна из лагерных женщин. Я ушел и напился. Проклятый трус. Когда я вернулся, она была мертва. И ребенок тоже. Я убил их, посеяв свое семя в ее утробе. Неужели вы не понимаете? С вами я поступил точно так же.
