Елена Арсеньева - Вещие сны (Императрица Екатерина I)
При словах о бесподобной печурке и плясках на проволоке глаза царя заблестели, а при намеке на домашний уют, напротив, затуманились. Он всю жизнь мечтал о женщине, в которой бы сочетались безрассудство и нежность, которая сумела бы и возбудить и успокоить, и раззадорить и приласкать, была бы враз непостижимой и понятной, простой… своей… Одно время ему чудилось, будто нашел он это в обольстительной Анне Монс. Но не зря говорят: чудится – перекрестись. Он и перекрестился однажды. Чары развеялись, осталось одиночество. И холодная постель, которую он никак не мог согреть, сколько грелок туда ни подкладывал.
– Ну так покажи мне свою хозяюшку, – попросил Петр, неумело скрывая за небрежным тоном безумное любопытство.
И Алексашка прикусил язык, да так крепко, что едва его не откусил…
Главное дело, он только-только уверился, что Марта – полностью его, лишь ему принадлежит! Тут было повадился к ней хаживать невесть откуда взявшийся муж, Иоганн Крузе, который прослышал о внезапном возвышении супруги. Похаживал и требовал денежки, и даже грозился забрать ее от полюбовника! Мол, плевать, кто он там, пусть даже и фельдмаршал, и царев фаворит!
Очень может быть, что Иоганн выражал свои мысли и желания иначе, однако Алексашка в такие тонкости не вдавался. По его приказу Иоганна арестовали, прогнали сквозь строй, а потом закатали в каторгу – за нарушение воинской дисциплины, пособничество неприятелю и прочая, и прочая, и прочая. Очень запросто могли злополучного трубача и под расстрел отдать, да Марта ни с того ни с сего вспомнила алтарь, вокруг которого водил ее с Иоганном пастор Глюк, вспомнила Майское дерево, украшенное в день их свадьбы… вспомнила и расчувствовалась. И вступилась за незадачливого муженька, вымолила ему жизнь. В самом деле, пусть живет, лишь бы ей не мешал!
Итак, от Иоганна избавились. И тут – новая напасть, от которой, чуял Александр Данилович, избавиться будет потруднее. Приходилось уповать лишь на то, что Марта вдруг да не понравится мин херцу. Ради этого Алексашка сделал все, что мог: нарядил ее в какую-то несусветную затрапезу [Кстати, появлением этого слова как раз в описываемое время русский язык обязан имени ярославского купца Ивана Затрапезного, который на своих мануфактурах производил не только отменное парусное полотно, но и ткань самого низкого качества и редкой дешевизны – коломянку, или пестрядь. Ткань эта шла на пошив вовсе плохонькой одежки, которую и стали называть затрапезной; Петр покровительствовал строительству мануфактур Затрапезного, потому что они давали много рабочих мест] и поставил к корыту – стирать.
Странно, что этот баловень судьбы не извлек из череды событий, которые вознесли его из самых низких низов на самые высокие высоты, одного простого урока: «Чему быть, того не миновать!» С тем же успехом он мог прикрыть Марту рогожкою и спрятать в погребе. Судьба ее – блестящая, сверкающая, неправдоподобная судьба! – уже направила в Марту свой указующий перст. Судьба все равно нашла бы ее!
Девка с растрепанными волосами, которые вились тугими кудрями, девка в мокром платьишке, которое липло к ее округлым бедрам, налитым грудям и стройным, великолепным ногам, девка эта, прилежно согнувшаяся над корытом, показалась Петру безмерно соблазнительной Венерой, только что рожденной из мыльной пены, в которой она стирала кружевные подштанники Алексашки и которая пузырилась на ее округлых, сильных, розовых руках с ямочками над пухлыми локотками. А когда она подняла раскрасневшееся лицо, когда бесстрашно взглянула в глаза Петра своими темно-вишневыми, яркими, живыми глазами и улыбнулась красными, не ведавшими никаких помад, сочными губами, он просто задохнулся, онемел…
И Алексашка, взглянув на ошалелое лицо мин херца, громко вздохнул. В этом вздохе превеликое сожаление смешалось с немалым облегчением, потому что Алексашка порою, даже от самого себя таясь, опасался, что однажды помрет на своей неуемной полюбовнице, если только раньше меч его не сотрется от беспрестанного употребления. Ну а мин херц – ему сносу нет и еще долго не будет. Так что – совет им да любовь! И Алексашка снова вздохнул – на сей раз прощально…
Так она попала к Петру, а вскоре из Марты превратилась в Катерину, в Катерину Алексеевну – любимую женщину, любимую жену русского императора. Это произошло на войне, и Катерина с тех пор совсем не боялась войны. Судьба ее чудесно переменилась из-за войны, поэтому бывшая солдатская подстилка видела в ней нечто вроде феи-крестной с волшебной палочкой (подобной той, которая чудесно переменила грустную участь Золушки), и Марта-Катерина готова была отблагодарить благодетельницу как могла. Отплатить войне добром за добро!
Сделать это удалось в июне 1711 года, во время войны с турками. Силы неприятеля, сомкнувшего ряды вокруг лагеря русских, превосходили втрое. Орудий тоже было больше втрое, и вот уж три дня в нашем лагере не было никакой еды. Гибель русской армии и самого государя казалась неминуемой.
Петр предложил пойти на мировую – согласился отдать туркам все взятые у них города, вернуть их союзникам – шведам Лифляндию и даже Псков! Кроме того, Петр обещал уплатить визирю Махмет-паше 150 тысяч рублей, а другим военачальникам – более 80 тысяч.
Однако это был чистый блеф: откуда взяться таким деньгам в армейской казне? И тогда Катерина отдала все свои драгоценности для подкупа турок. Они стоили десятки тысяч рублей! И фея-крестная осталась довольна самопожертвованием своей подопечной: при виде драгоценностей турки, словно зачарованные, подписали мирный договор на условиях, которые Петру даже и во сне не могли присниться. Они потребовали возвращения только Азова, Таганрога и еще двух городов. Также Петр должен был пропустить войска в Швецию, а взамен турки выпустили русскую армию из кольца. И тогда Петр поверил, что Катерина истинно приносит ему счастье. Он учредил в ее честь орден, назвал его орденом Святой Екатерины и возложил на жену. На нем значилось: «За любовь и Отечество». Потом именем Катерины был назван шестидесятипушечный корабль и ради нее выстроен Царскосельский дворец. Но главное – Петр старался брать ее на войну всегда, когда она изъявляла охоту. И вот однажды Катерина узнала, что они поедут не вдвоем, а втроем – с Марией Кантемир. Вернее, вчетвером, потому что Мария была беременна. От Петра…
Ну ладно, Машка первая понесла от царя, что ли? Почему же так стеснилось Катеринино сердце? Почему захолодели руки? Почему она не могла ни спать, ни есть? Почему спасительное спокойствие изменило ей, а ревность, прежде не знаемое чувство, грызла сердце, словно мышь, добравшаяся до лакомого кусочка?
