Анри де Ренье - Грешница
Среди этих размышлений, побыв некоторое время в приготовленной для него комнате, мсье де Сегиран направился к материнским покоям, но, подойдя к двери, остановился в изумлении. Из-за нее столь явственно доносились звуки музыки, что мсье де Сегиран обернулся к маленькому лакею, чтобы узнать, не концерт ли это, и в таком случае подождать конца, чтобы войти; но молодой плутишка уже распахнул дверь и посторонился, пропуская хозяина. Мсье де Сегиран сделал несколько шагов вперед, но сразу же замер, смущенный не столько жестом, которым мать приглашала его не прерывать мелодии, сколько самой сладостью этой последней. Он никогда не слышал подобной, и звуки ее были так нежны и так томны, что он почувствовал себя глубоко взволнованным. Как мог человеческий рот, дуя в простую деревянную трубку, производить это очарование? Правда, мсье де Сегирану не раз приходилось слышать игру на флейте, но никогда еще он не внимал столь изощренной и тонкой. Еще несколько мгновений она чаровала воздух, потом умолкла, и мсье де Сегиран, очнувшись от изумления, увидел маленького черноволосого человека, встающего с табурета, на котором он сидел, и учтиво кланяющегося, с флейтой в руках, подобно пастушаку на обоях, в то время как старая мадам де Сегиран, не покидая кресел, в которых она покоилась, знаком подзывала сына и протягивала ему для поцелуя морщинистую, надушенную руку, чьи унизанные перстнями пальцы вздувались на суставах подагрическими узлами.
Вот каким образом мсье де Сегиран, на пятый месяц своего вдовства, познакомился с мсье де Ла Пэжоди.
* * *Когда мсье де Ла Пэжоди ясным утром предшествовавшей осени приехал в добрый город Экс, его появление не произвело особого впечатления. Он занимал, среди других пассажиров, место в авиньонском дилижансе и ничем не возбуждал любопытства бездельников и зевак, которые рады глазеть толпой на прибытие общественных карет, как будто из них всякий раз должно предстать что-то новое. Поэтому мсье де Ла Пэжоди никто не заметил, когда с пыльной подножки он ступил на мостовую. Его тощий багаж и скромное платье не привлекли ничьего внимания, и он беспрепятственно достиг расположенной в нескольких шагах гостиницы «Трех волхвов», где хозяин, предвидя, что этот постоялец, хотя и дворянин, не станет особенно тратиться, отвел ему одну из худших своих комнат, которой, впрочем, мсье де Ла Пэжоди удовольствовался, ничего не возразив, несмотря на то, что она была тесна и единственным своим окном выходила в темный и зловонный переулочек. Когда принесли его пожитки, мсье де Ла Пэжоди аккуратно разложил их в большом сундуке, составлявшем вместе с кроватью, столом и двумя стульями главное украшение его комнаты. Затем, приведя в порядок свой туалет, он с большим тщанием занялся туалетом флейты, которую вынул из защищавшего ее футляра. Это был превосходный инструмент высокой марки. Мсье де Ла Пэжоди обтер его тонкое дерево, после чего положил обратно в кожаный чехол, не сделав попытки применить его на деле, ибо, по-видимому, не был в мелодическом настроении, хотя лицо и выражало известное удовлетворение.
Мсье де Ла Пэжоди и в самом деле испытывал таковое, покинув Авиньон, откуда он теперь прибыл, хотя с удовольствием пожил бы там дольше, ибо гостиницы там отличные, вина замечательные, а девицы славятся своею живостью. Но Авиньон – земля церковная, а в такого рода местах бывает весьма неудобно мыслить известным образом, в особенности когда имеешь неосторожность этого не скрывать. А мсье де Ла Пэжоди как раз этим и прегрешил. Он не посещал церковных служб и насмешливо взирал на процессии, двигавшиеся по улицам папского города с превеликим множеством хоругвей и сеней, в толчее духовенства и благочестивых братств. Братство покаянников более всего возбуждало сатиру мсье де Ла Пэжоди, который немало потешался над свечами, четками и рясами и изощрялся в неуместных речах, пахнущих вольнодумством. Действительно, мсье де Ла Пэжоди принадлежал к числу людей, ум коих не только свободен от всяких суеверий, но и лишен какой бы то ни было веры. Он считал, что природа довлеет и что честному человеку надо только следовать ее побуждениям, умеряя их разумом, который она в нас вложила и который позволяет нам находить путь среди многообразия наших желаний и разноречивости наших страстей. В том, что другие, дабы научиться управлять собой, предпочитают прибегать к наставлениям и обрядам религии, мсье де Ла Пэжоди не видел ничего дурного и в этих вопросах проявлял большую терпимость, однако не умел воздерживаться от суждений на иные темы, слишком вольное обращение с которыми подчас бывает опасно.
И в этом ему не так давно пришлось убедиться. Во время пирушки на Бартеласском острове, в компании местных молодых дворян, он вел, за стаканом, малоназидательные речи, где выражал неуверенность в существовании Бога, мира и справедливости, говоря, что охотно бы променял свое место в раю на то, которое можно получить на благосклонном лоне миловидной девицы. К сожалению, эта застольная похвальба достигла ушей трактирщика, усердного богомола и члена братства красных покаянников. Почтенный человек передал слышанное своим собратьям, и слова эти, из уст в уста, дошли до инквизиционного трибунала. К счастью, у одного из судей была возлюбленная, маленькая белошвейка, дарившая некогда благосклонностью мсье де Ла Пэжоди. Эта молодая особа дала знать, что его намерены побеспокоить и что ему лучше собраться в дорогу и покинуть папские владения. Что мсье де Ла Пэжоди не замедлил сделать, почему и высадился из дилижанса со своими пожитками и флейтой и поселился в гостинице «Трех волхвов», где мог на досуге размышлять о том, как неудобно бывает на этом свете сомневаться в существовании рядом с ним другого и заявлять об этом, не оглянувшись предварительно кругом, дабы удостовериться, что ничье нескромное ухо не внимает вашим словам.
Мсье де Ла Пэжоди принял твердое решение впредь быть воздержаннее на язык и не повторять своей авиньонской выходки. Он сожалел, что должен был расстаться с этим городом, пребывание в котором весьма ему нравилось. Экс казался ему намного хуже, хотя он в нем еще мало что успел увидеть. Действительно, с самого своего приезда он никуда не выходил из гостиницы. В ней он столовался и тотчас же поднимался к себе в комнату, где предавался благоразумным размышлениям и разрабатывал планы осмотрительного и безупречного поведения. Конечно, он не собирался жить здесь в одиночестве и отказываться от удовольствий пристойного общества, если бы к тому представился случай, но. решил внимательно следить за своими речами и даже показываться по воскресеньям в церкви. А потом он как можно больше будет сидеть дома, обзаведется хорошими книгами и будет развлекаться любезной ему игрой на флейте.
