Сидони-Габриель Колетт - Клодина в школе
– Один из двоих, чёрт побери!
– Да, это был Арман. Кто бы мог подумать! С виду такой бирюк!
Я соглашаюсь, что, дескать, никто не мог, хотя на самом деле я ожидала чего-нибудь подобного от этого долговязого меланхолика с серьёзным угрюмым взглядом – мне кажется, Ришелье отнюдь не такое ничтожество, не то что балагур-марселец. Куриные мозги Эме всецело заняты теперь этим незначительным происшествием, и мне становится немного печально. Я спрашиваю:
– Как? Вам полюбился этот мрачный ворон?
– Да нет же, он меня просто забавляет.
Какая разница! Урок заканчивается без новых излияний чувств. Лишь прощаясь в тёмном коридоре, я изо всей силы целую белую нежную шею, короткие благоухающие волосы. Эме очень приятно целовать, она походит на тёплого красивого зверька и так ласково целует в ответ. Ах, будь моя воля, я бы вообще с ней не расставалась!
Завтра воскресенье, мы не учимся, скукота! Весело мне бывает только в школе.
В воскресенье днём я отправилась на ферму к Клер, моей милой нежной сводной сестре, которая уже год не ходит в школу. Мы спускаемся по матиньонской дороге, которая выходит к шоссе, ведущему на вокзал. Летом на этой дороге темно от густой листвы, но сейчас, в зимние месяцы, листьев на деревьях, разумеется, нет; всё же здесь можно укрыться и наблюдать за людьми, сидящими внизу на скамейках. Снег хрустит у нас под ногами. Затянутые льдом лужицы мелодично тренькают на солнце – этот приятный звук, звук трескающегося льда, не похож ни на какой другой. Клер шёпотом рассказывает мне, как она флиртовала с неотёсанными грубыми парнями на воскресном балу у Труяров. Я слушаю, затаив дыхание.
– Знаешь. Клодина, Монтассюи тоже там был, он танцевал со мной польку и так прижимал к себе! А Эжен, мой брат, танцевал с Адель Трикото, потом вдруг отошёл в сторону, подпрыгнул и врезался головой в висевшую лампу – стекло разбилось, лампа погасла. Пока все глазели да ахали, толстяк Феред вывернул и вторую лампу, такая темень сразу, горела только свечка на небольшом столе с закусками. Пока мамаша Труяр ходила за спичками, кругом только и слышались крики, смех, чмоканье. Мой брат рядом со мной обнимал Адель Трикото, та вздыхала, вздыхала и говорила «Пусти, Эжен!» таким придушенным голосом, словно у неё юбка на голову задралась. Толстяк Феред со своей «дамой» упали на пол и так хохотали, что не могли встать.
– А вы с Монтассюи?
Клер покраснела: в ней заговорила запоздалая стыдливость.
– Мы… В первый момент он так удивился, когда погас свет, что замер, держа меня за руку. Потом взял меня за талию и тихо сказал: «Не бойтесь». Я промолчала и тут чувствую: он наклоняется и осторожно ощупью целует меня в щёки. Было темно, и он по ошибке (ах, маленький Тартюф!) поцеловал меня в губы. Мне было так приятно, так хорошо, я ужасно разволновалась, прямо ноги подкосились. Он обнял меня ещё крепче, чтобы поддержать. Он такой милый, я его люблю.
– Ну, ветреница, а что было потом?
– Потом мамаша Труяр, брюзжа, снова зажгла лампы и пообещала, что, если подобное повторится, она пожалуется и бал прикроют.
– Всё-таки это было немного грубовато… Молчи! Кто там идёт?
Метрах в двух под нами была дорога, а на обочине возле оврага – скамья, мы же сидели совсем рядом, за колючей изгородью – идеальное место для незаметного подслушивания.
– Учителя!
И в самом деле, к нам шли, беседуя, Рабастан и его угрюмый приятель Арман Дюплесси. Неслыханная удача! Видно, этот самовлюблённый тип Антонен хочет посидеть на скамейке – солнце, хотя и бледное, но немножко греет. Затаившись на площадке у них над головами, мы радостно предвкушаем их беседу.
– Здесь подеплее, вам не кажется? – удовлетворённо вздыхает южанин.
Арман бормочет в ответ что-то невразумительное. Марселец снова раскрывает рот – уверена, он и слова не даст приятелю вставить!
– Знаете, мне тут нравится. Эти дамы, учительницы, очень с нами любезны, впрочем, мадемуазель Сержан – уродина. Зато мадемуазель Эме – такая славненькая! Когда она смотрит на меня, у меня словно крылья вырастают.
Новоявленный Ришелье выпрямляется и подхватывает:
– Да, такая очаровательная, такая милая, всегда улыбается и трещит без умолку, как малиновка.
Но он тут же берёт себя в руки и добавляет уже другим тоном:
– Да, девушка хорошенькая, вы наверняка вскружите ей голову, вы ведь у нас Дон Жуан!
Я чуть не расхохоталась. Ничего себе Дон Жуан! Толстощёкий, круглоголовый и в фетровой шляпе с пером… Замерев, навострив уши, мы смеёмся одними глазами.
– Но право же, – продолжает сердцеед-преподаватель, – тут есть и другие красивые девушки, вы их словно не замечаете. В прошлый раз в классе мадемуазель Клодина пела очень мило, я в этом немного разбираюсь. Её нельзя не заметить. До чего хороши её пышные вьющиеся волосы, её озорные карие глаза! Знаешь, дружище, сдаётся мне, эта девочка недурно разбирается в том, что ей ещё рано знать.
Я вздрагиваю от удивления, и мы чуть не выдаём себя, потому что Клер вдруг фыркает так громко, что внизу могут услышать. Рабастан, заёрзав на скамейке, с игривым смешком шепчет что-то на ухо задумавшемуся Дюплесси. Тот улыбается. Они встают и уходят. Мы же наверху, очень довольные, скачем, как козы, от радости, что удалось подслушать кое-что интересное, а заодно, чтобы согреться.
По возвращении я уже обдумываю, какими уловками разжечь этого сверхвозбудимого толстяка Антонена, чтобы было чем заняться на перемене, когда идёт дождь. А я-то полагала, что он задумал обольстить мадемуазель Лантене! Я очень рада, что ошиблась, ведь малышка Эме, судя по всему, такая влюбчивая, что дело может выгореть даже у Рабастана. Правда, я и не подозревала, что Ришелье так в неё втюрился.
В школу я прихожу к семи утра – сегодня моя очередь разжигать огонь, вот чёрт! Придётся колоть в сарае щепки для растопки, портить себе руки, таская поленья, раздувать пламя и терпеть дым, щиплющий глаза. Надо же, как вырос первый новый корпус, а на симметричном ему здании для мальчишек почти закончена крыша: бедная, наполовину разрушенная старая школа кажется жалкой лачугой рядом с этими двумя строениями, так быстро поднявшимися над землёй. Ко мне присоединяется Анаис, и мы вместе идём колоть дрова.
– Знаешь, Клодина, сегодня приедет вторая младшая учительница, и, кроме того, нам всем придётся перебираться на новое место. Заниматься будем в детском саду.
– Ничего себе! Ещё подцепим блох или вшей, там такая грязища!
– Зато, старушка, мы будем ближе к мальчишкам. (Ну и бесстыжая эта Анаис! Впрочем, она верно говорит.)
– Да, ты права. Что-то проклятый огонь совсем не желает разгораться. Я уже минут десять надрываюсь. Наверняка Рабастан зажигается гораздо быстрее.
